Пирс Энтони - Властью Песочных Часов

За дверью послышались шаги. Небольшая задержка — видимо, его изображение на экране охранной системы подверглось изучению. Затем дверь распахнулась. Перед ним стояла Лайла.

— О-о, вы Нортон! Как приятно! Я узнала вас — я видела вашу фотографию!

Это было сказано с многозначительным придыханием.

Что и говорить, Лайла и впрямь оказалась знойной женщиной. На вкус Нортона она была даже чересчур знойной. Чтобы не сказать — совсем корова. Похоже, во время беременности она прибавила десяток-другой килограмм, а затем не позаботилась избавиться от них. Орлин и в последний месяц беременности умудрялась выглядеть стройной. А эта… экие ляжки, и живот пузырем. Впрочем, пока что Лайлу еще можно было назвать под настроение соблазнительной пышкой, но еще килограмм-другой — и она плавно сползет в категорию «слоних» и «толстомясых».

Впрочем, избыток жира — дело десятое. Главное, что его отвращало от Лайлы, — в его глазах она была тут вроде самозваного оккупанта. Она заняла место Орлин. Умом Нортон понимал, что Лайла здесь по праву, что она «работает» на Гавейна, что она преуспела в том, в чем Орлин потерпела фиаско, — родила здорового и жизнеспособного ребенка, хотя с полом и вышла некоторая промашка. Лайла заслуживала всяческого уважения… Но сердцем Нортон не был способен принять ее. К этой женщине он не смог бы прикоснуться, не чувствуя предательства по отношению к Орлин.

Ощущая себя грубияном и хамом, он молча развернулся и пошел прочь. Что бы ни случилось, сюда он больше никогда не придет. Ему сюда нельзя.

Он был настигнут Гавейном в очередной раз уже на Марсе.

Нортон, в легком космическом комбинезоне и с запасом кислорода за спиной, совершал пробежку по холодной пустыне, покрытой мелким красным песком. Внезапно рядом из ничего соткался знакомый призрак. Ни в каком кислороде он, естественно, не нуждался и одет был совсем не по-марсиански

— в сорочке с открытым воротом.

Сколько Нортон его помнил, призрак всегда был в этой сорочке. А убит он был в панцире. Почему же сорочка? У призраков имеется свой гардероб? Но в таком случае — почему же этот гардероб такой бедный?

— Здесь ничто не развлекает глаз, — сказал Гавейн. — Кругом песок, песок, песок. Одна разница, что красный. Чего ради тебя сюда занесло?

— Потому что от Земли далеко, — сердито отозвался Нортон. — И к тому же я любознательный.

— А в-третьих, тут меньше вероятность, что я найду тебя. Так?

— А хотя бы и так!

— Готов поспорить, ты полагал, что мне слабо до тебя добраться — ведь межпланетные путешествия призракам не по зубам. Магия бессильна перед космическими расстояниями.

— Ну, полагал.

— О чем ты не подумал, так это о сверхмощном переместителе материи — он часть моего богатства. Ну, тот, который в подвале. Орлин наверняка тебе показывала. Я здесь не благодаря магии, а благодаря науке.

— Век живи — век учись.

— Только дураком не помри. Глупо бегать от меня, Нортон. Видишь, я опять тебя нашел.

— Вижу, что нашел. А теперь двигай восвояси.

— Вежливый малый, нечего сказать! Рано мне отчаливать.

— Гавейн, какого рожна тебе от меня нужно? Ребенка тебе родили. Если мальчика нет, то девочка станет наследницей — закон ничего против не говорит. Почему бы тебе не угомониться и не податься в Рай? Говорят, приятное местечко.

— Ну, пока что Рай гарантирован мне не на все сто процентов…

— А пусть бы и в какое место поплоше. Все равно лучше, чем слоняться бессильным и бесплотным духом по Земле и подкладывать своих жен под разных мужиков.

Гавейн неопределенно передернул плечами.

— Отчасти резонно, отчасти нет, — сказал он. — Но покуда мне никак нельзя покинуть Землю. Наследника мужского пола нет — стало быть, главное дело не закончено. И это с моей стороны не оглядка на юридические штучки-закорючки. Это личное. Хочу иметь наследника-мальчишку! Хочу и буду его иметь!

— В таком случае не трать время на меня. Найди своей корове другого быка.

— Есть уже, есть. Но это, сам понимаешь, быстро не делается…

— Что ж получается? Ты по новой еще девять месяцев будешь кантоваться возле меня?

— Не то чтобы угадал. Видишь ли, я чувствую некоторую ответственность за тебя…

— Ты? Ответственность? За меня?

— Да, за тебя. Кто, как не я, втравил тебя в эту историю, из которой ты вышел тенью себя прежнего? Я притащил тебя к Орлин. Я испоганил наследственность ребенка. Таким образом, я тебя вознес — и я же тебя шмякнул об землю. И не мне винить тебя за то, что ты по сю пору такой грустный и хамишь мне почем зря.

— Что было, то прошло, — сказал Нортон. — Как говорится, кто старое помянет, тому глаз вон. Я же знаю, что в твоих поступках не было злого умысла.

— Не было, не было. А груз на душе все-таки остался.

— Как призрак может иметь груз на душе? Я полагал, что призрак — это голая душа, то есть душа без тела.

— Хоть душа-то и голая, да не склизкая, — лукаво усмехнулся Гавейн. — Вот груз-то и не скатывается. Давит он на меня, давит. И вниз тянет, в сторону Ада.

— Но ведь уже решено, что тебе в Рай!

— На час смерти так оно и было, — пояснил Гавейн. — Но перевес добра во мне был самый минимальный. Помнишь библейское «легче верблюду пройти сквозь игольное ухо, нежели богатому войти в Царство Небесное»? При жизни я был человеком чести, даром что ты не одобряешь мое ремесло. И я был в душе больше добрым, нежели злым. Точнее говоря, чуть-чуть более добрым, нежели злым. Но потом, когда я полуневольно отравил твою жизнь, зло вдруг стало перевешивать.

— Странно, — сказал Нортон. — До сих пор я считал, что смерть, образно говоря, закрывает все счета и после кончины никак нельзя добавить к уже сделанным ни новых грехов, ни новых добрых поступков. В противном случае души, обреченные на геенну огненную, после смерти брались бы за ум и совершали массу добрых поступков — так сказать, копили очки. А в итоге они все возносились бы в Рай — даром что при жизни грешили на полную катушку!

— То, что смерть закрывает счета, очень близко к истине, — согласился Гавейн и начал терпеливо объяснять: — Наделе все несколько сложнее. Достойные Рая рано или поздно там и окажутся. Но прежде им придется на протяжении нескольких тысячелетий влачить самое жалкое существование — пока они не искупят свои прижизненные грехи (ибо есть они даже у праведников!). Поступки за гробом имеют лишь одну миллионную веса прижизненных поступков. Иными словами, там, где живому достаточно одного доброго дела, покойнику надо сотворить миллион добрых дел! Вот почему для всякого человека более практично жить безгрешно — не уповая на то, что после смерти он что-то наверстает. Но призраки — категория особая, равно как и инкарнации. Они как бы застряли в промежуточном состоянии: для Рая они плохи, для Ада — слишком хороши. Если они вторгаются в дела живых, то им засчитывается положительный или отрицательный результат подобного вмешательства. Когда я закрутил сюжет вокруг своего наследника, я отлично сознавал, чем рискую. Большинство душ, расставшись с телом, становятся вдруг малодушными и робеют совершать какие-либо смелые поступки. Поэтому-то в мире так мало призраков, ибо призрак — это душа, которую не смутила потеря тела, душа, которая решила энергично действовать в новых условиях. Я из тех, кто, оказавшись на том свете, не захотел стушеваться. Ведь я и при жизни не был робкого десятка! А главное, моя идефикс — продолжение рода. Я помешан на желании иметь наследника. Это было двигателем всех моих поступков после смерти… Ну и в итоге я наломал дров. Если я не исправлю причиненный тебе вред, то мне прямой путь в Ад.