Дженнифер Роберсон - Создатель меча

Она не из тех женщин, с которыми можно вести пустые разговоры. Она терпеть не может болтовни и уж совсем не любит извинений и оправданий. Включая и те, что касаются жизни и смерти: моей и ее собственной. Но я все же занимался и тем, и другим, извинялся и оправдывался. Почему-то иначе я не мог.

— Это не моя вина, — объяснял я, — не моя вина. Разве у меня был выбор? Разве ты оставила мне шанс выбирать? — я издевательски ухмыльнулся.

— Нет, конечно нет… не ты… ты не позволила выбирать никому, и уж конечно не мне… Ты просто смотрела на меня так, что я не мог танцевать, а сама подзадоривала напасть на тебя, вонзить в тебя клинок, изрубить тебя, потому что только так можно было объяснить тебе, что ты такой же человек как и остальные, что ты также ранима. Так же хрупка, как любой мужчина или женщина из плоти и крови… и из тебя шла кровь, Дел… как из каждого, как из меня… Из тебя шла кровь, Дел.

Она ничего не сказала. Роскошные светлые волосы сияли в свете костра. Лицо ее было в тени и голубые глаза превратились в черные дыры. В них не было ни смысла, ни выражения. Дел была по-прежнему красива, но я ее не узнавал. Ее изменили переживания, одержимость и боль.

Жеребец, привязанный позади меня к дереву, фыркнул и провел копытом по земле, соскребая тонкий слой слякоти с потемневшей под снегом травы. Гнедой рыл глубже и глубже, пока не раскидал траву и не выкопал яму.

Лошади не могут говорить. Вернее могут, но не так, как люди. Они объясняются ушами, зубами, копытами. И гнедой по-своему говорил мне, что он не хотел есть. Не хотел спать. Не хотел проводить ночь, привязанным к дереву, промерзая до костей под порывами Северного ветра, который никогда

— вообще никогда — не успокаивается. Гнедой хотел уйти. Продолжить путь. Отправиться на Юг, к его родине — пустыне, где даже прохлада редкость.

— Не моя вина, — твердо повторил я. — Аиды, это все ты, баска. Ты и твой рожденный бурей меч… А что ты думала я буду делать? Я танцор меча. Отправьте меня в круг с мечом в руках и я станцую. Чтобы заработать, чтобы покрасоваться, чтобы защитить честь — да мало ли причин для танца, хотя большинство мужчин боятся их называть из страха раскрыть себя… Ну а я не боюсь, Дел. Я знаю одно — ты не оставила мне выбора. Только порезать тебя. Ты шла на меня, держа наготове свой магический меч — так чего же ты ожидала? Я делал то, к чему ты меня вынуждала. То, что было необходимо для нас обоих, хотя и по разным причинам, — я яростно поскреб шрамы на моей правой щеке. Четыре глубоких следа когтей, побелевшие от времени. Их видно было несмотря на бороду. — Я рвался как из аид, стараясь угомонить тебя, заставить покинуть трижды проклятый остров, прежде чем дойдет до чего-то, о чем мы будем сожалеть, но ты не оставила мне выбора. Ты вступила в круг по своей воле, Дел… и ты за это заплатила. В конце концов тебе пришлось понять, как хорошо умеет танцевать Песчаный Тигр, разве не так?

Никакого ответа. Конечно нет, она все еще сомневалась в моем превосходстве. Но мне удалось доказать, кто из нас лучше так, что дополнительных подтверждений не требовалось.

Ругая холод, я плотнее закутался в шерстяной плащ. Каштановые волосы, которые я слишком давно не стриг, падали на глаза, попадали в рот. Они застревали в бороде, хотя я периодически откидывал их назад. Даже капюшон не помогал, ветер срывал его с головы снова, и снова, и снова, пока я не сдался и не оставил его прижиматься к моим плечам.

— Это все ты и твой клинок мясника, — пробормотал я.

Дел по-прежнему молчала.

Я устало потер брови, глаза, щеки. Я устал, слишком устал. Рана в животе болела неослабно, каждым приступом напоминая, что я покинул Стаал-Уста гораздо раньше, чем следовало бы, учитывая, насколько серьезный удар мечом я получил. Рана едва затянулась, но несмотря на это я отправился в путь. Ничто больше не удерживало меня в Стаал-Уста. Ничто и никто.

Между поленьями, сложенными пирамидкой, вились лепестки пламени. Дым клубился, путался, растворялся в воздухе. Ветер уносил его, сообщая о моем присутствии животным, расположившимся в темноте где-то к Северу от места моего ночлега. Я называл их гончие аид. Это название было не лучше и не хуже любого другого.

Я думал, что она заговорит, даже обвинит меня, но она не сказала ни слова. Просто сидела, разглядывая меня, не сводя с меня глаз, положив яватму на обтянутые шерстяной тканью бедра. В темноте на клинке блестели руны, которые я не умел — и не должен был — читать, говорившие о крови и запретной силе. Силе такой могущественной, что больше никто не мог призвать ее и тем более не мог ее контролировать — плотью, волей, голосом.

Эта сила подчинялась только Дел. Это умение было частью ее личной магии, атрибутом певца меча.

Певец меча. Не просто танцор меча, к которым я привык. Что-то делало ее другой. Делало ее чужой.

И это что-то называлось Бореал.

— Аиды, — пробормотал я, не скрывая отвращения, и снова поднял кожаную флягу, чтобы залить в себя еще немного амнита. Я тянул его глоток за глотком, радуясь жжению в животе. Но главным было другое — амнит притуплял чувства. Я ожидал комментария Дел, что этот напиток ничего не излечит, что пьющий человек — марионетка, которой управляет бутылка. И что танцор меча — человек, который живет, продавая свое умение владеть оружием

— теряет силу и реакцию пропорционально количеству выпитого алкоголя.

Ничего этого Дел не сказала.

Я стер капли амнита с губ тыльной стороной ладони, разглядывая смутную тень в свете костра.

— Не моя вина, — сказал я Дел. — Неужели ты думаешь, что я ХОТЕЛ тебя ранить? — я кашлянул, сплюнул и вздохнул слишком глубоко, забыв о полузалеченной ране. Меня чуть не вывернуло наизнанку, тело покрыла испарина, и я еще долго выравнивал дыхание, медленно, старательно вдыхая и выдыхая.

— Аиды, баска…

И тут я запнулся, представив, как этот разговор выглядел со стороны, потому что Дел со мной не было.

Позади меня жеребец копал очередную яму. Он, как и я, был одинок.

Я резко выдохнул, хотя грудь сжалась от боли. Выдох сопровождался набором проклятий, произнесенных в надежде, что их ярость прогонит навалившееся на меня черное отчаяние, хуже которого я в жизни не знал.

Я уронил флягу, поднялся, отвернулся от костра и пошел к встревоженному жеребцу проверить веревку и узлы. Гнедой фыркнул и потерся об меня своей твердой башкой, игнорируя мой болезненный всхлип, ища облегчения так же, как и я. Ночь выкрасила его шкуру в черный цвет.

— Я знаю, — сказал я, — знаю. Вообще-то нам здесь нечего делать.

Гнедой прикусил фибулу плаща: гранат, оправленный в золото. Я отпихнул морду жеребца подальше, чтобы зубы не добрались до моего лица.