Кристофер Банч - Далекие королевства

— После такого разговора мужчины и женщины, — прошептала она, — всегда хочется убедиться, не пострадали ли чувства.

И ее горячий влажный рот вновь принялся за дело.

Поженились мы спустя неделю. Отец, по-прежнему слишком слабый, мог лишь сидеть в кресле да вытирать слезы радости. Его функции взяла на себя Рали, держа в руках ягненка с разрезанным горлом и сливая кровь в чашу для богов. Янош исполнял роль брата Диосе, обмазывая нам брови этой кровью. Закончив с этой процедурой, мы уселись пировать и веселились три дня кряду.

А перед тем как мы собрались с Диосе в свадебное путешествие, отец умер. И мне хочется думать, умер он счастливым человеком: его заблуждавшийся в прошлом сын теперь был оценен по достоинству, слава овеяла имя семьи и сбылась мечта его юности. Однако, размышляя над его ощущениями и перебирая те слова, что уже занес я в эту книгу, я не могу не вспомнить сказанное Яношем на Перечном побережье, о том, что мой отец лучше Яноша потому, что удовлетворился тем, что сын добился того, в чем отказано отцу. Да, мой отец был хорошим человеком, лучше, чем Янош или я. Но, увы, и он не был совершенством, а только идеальный человек может умереть счастливым. Ведь и до знакомства с Далекими Королевствами было ясно, что мир, в котором жил мой отец, тоже не был идеальным.

Не хочу хвастать, но похороны Пафоса Карима Антеро стали одними из самых пышных в истории города. Они вызвали такое внимание, что магистрат приказал устроить погребальный костер в Большом амфитеатре. А затем вся Орисса потянулась длинной процессией вдоль реки к Роще странников, где мы принесли жертву Тедейту, а я развеял прах отца по ветру.

Все, и я в том числе, были удивлены, какой же популярной фигурой оказался мой отец. Спокойный по характеру человек, он избегал всяческих почестей и шумных застолий. Но, как я уже упоминал ранее, он обладал сверхъестественной проницательностью и, если достойный человек попадал в беду, делал все, чтобы облегчить его страдания. Делом своим он занимался так, что если и перехватывал более выгодную сделку, то его конкуренты ни в коем случае не проклинали его. Однако после случая с Халабом эта популярность отца не проявлялась публично. Теперь же, после моего торжества, уже никто не боялся воскресителей и, не стесняясь, выказывал свою любовь к усопшему. Страх же переместился на другую сторону. Последствия похорон эхом отдавались в жизни города еще долго после того, как ветер унес последние крупицы пепла. Могущественные люди начали заключать новые сделки, искать новых союзников; раскол проник и в ряды самих воскресителей.

Похороны моего отца, со всеми оплакиваниями, отчаянным вырыванием волос и пышными речами, явились важным фоном для усиления тех споров, которые охватили Ориссу. В центре этих споров находились вторая экспедиция и Янош Серый Плащ. Никто так до конца и не понимал, как глубоко внедрились в нашу жизнь мысли о Далеких Королевствах. Внезапно весь старый образ жизни оказался под сомнением. Все люди, от самых высокопоставленных до последнего из рабов, считали, что заслуживают лучшего. Они жаждали изменений, и жаждали их немедленно. И для всех, мужчин и женщин, молодых и старых, дураков и прозорливцев, солдат, богачей и рабов, символом этого нового стал Янош.

Серый Плащ купался в лучах внезапно свалившейся славы. Он посещал бесконечные банкеты в его честь, а затем, забирая там богатую выпивку и еду, раздавал ее беднякам на улицах. Он вновь и вновь пересказывал историю наших приключений, не гнушаясь любой аудиторией — от аристократов на богатых виллах до бродяг на пристани. И каждый раз эта история выглядела как рассказанная впервые, и ему не приходилось разыгрывать фальшивые эмоции, когда он доходил до того момента, когда мы увидели черный кулак горного кряжа. На улицах к нему подбегали женщины и просили оказать им честь забеременеть от него; матери называли сыновей его именем; отцы часами простаивали в ожидании, когда он пройдет, чтобы только пожать ему руку. И каждый из них о чем-нибудь его спрашивал, ждал совета по самым разным вопросам. Серый Плащ сделался всеобщим авторитетом.

— Меня уже расспросили обо всем, — как-то в полдень, когда у него выдалась свободная минутка, рассказывал мне Янош. — От величины налогов до цен на вино в тавернах. Рыбак спрашивает, стоит ли забрасывать сеть в безлунную ночь. А какая-то женщина, клянусь Буталой, даже спросила, верю ли я, что ее дочь честная девушка, и если да, то почему бы мне не убедиться, что из нее выйдет отличная любовница. — Борода раздвинулась в ухмылке, и он пригладил усы. — Как ты понимаешь, я не мог не ответить «да» на оба вопроса.

Несмотря на это идолопоклонство, Янош не позволял себе измениться. Во все это безумие он окунулся только с одной целью — чтобы вынырнуть обратно с готовностью возглавить очередную и, как он клялся, решающую экспедицию к Далеким Королевствам.

— Я не политик, — говорил он. — И у меня нет желания войти в магистрат или стать королем, если бы в этом городе вдруг была учреждена монархия. Пусть богатство достается богатым — оставим им эту слабость. На самом же деле в этой жизни ценна лишь идея, да и в следующей, как я подозреваю.

Могло показаться очевидным, что Янош просто создан для того, чтобы возглавлять вторую экспедицию. И действительно, так считалось какое-то время, но тут, к нашему наивному удивлению, активно зазвучал голос Кассини.

Героизм или просто любой выдающийся поступок по-разному воспринимается людьми. Вовсе не обязательно человек выходит из великих испытаний с клеймом героя на лбу. Героем ведь можно и провозгласить. А если провозгласили, то избавиться от такого звания не так просто, как скинуть мантию. Поклонники Кассини, а их было немало, считали, что он пал жертвой несправедливости. В последовавшей суматохе городской жизни рассказанная им ложь была здорово искажена. Некоторые сознательно забыли о лжи; некоторые утверждали, что его просто неправильно поняли; кое-кто поговаривал, что мы с Яношем специально подстроили сцену нашей гибели, с какими-то своими темными намерениями. Среди поклонников Кассини было много просто честных дураков: ведь если ты уже пожал руку герою и провозгласил в таверне тост в его честь, трудно начать думать о нем плохо, поскольку его слава уже отразилась на тебе. У более могущественных сторонников Кассини, однако, существовали и более серьезные причины. На Кассини ставили, от удачи его карты зависели влияние и власть воскресителей. Признать его подлость — значит испытать и собственное унижение; а в коридорах власти, где победа или поражение порой зависели от одного неудачно выбранного слова, унижение никак не поощрялось.