Елизавета Абаринова-Кожухова - Искусство наступать на швабру

Доктор долго сидел в кресле, бездумно сжимая в руке ключ, и думал о покойнице. Потом резко встал и вышел из комнаты.

«Нет, ну я же не некрофил, — уговаривал себя Серапионыч по дороге. — Что в том плохого, если я просто взгляну на нее?».

И вот он уже входит в квартиру Разбойниковых. Там тихо, как в заброшенных склепах на Матвеевском кладбище. Полночная тишина кажется густой, будто кисель. В спальне на большой постели лежит Алевтина Ивановна. Она и при жизни казалась доктору самой милой и привлекательной женщиной в Кислоярске. A теперь ее тело светится в темноте мертвенной бледностью. Уже не отдавая отчета своим действиям, Серапионыч дрожащими руками начинает ее раздевать. Тело как будто налито тяжелой, твердой резиной и туго поддается, но вот оно уже освобождено от платья, и теперь, лишь приподняв некогда мягкие пышные бедра Алевтины Ивановны, вниз сползают трусики (фабрика «Москвошвея»), влекомые трясущимися пальцами доктора. Он стоит на коленях возле тела, которое белеет в полумраке комнаты. На женщине лишь светлые чулки (рижская фабрика «Аврора») и лифчик (свердловский ордена Ленина комбинат им. Кирова), которые также сливаются с белизною тела. Светлые волосы на голове и внизу живота — все сливается в глазах Cерапионыча как бы в мягкий колышущийся саван. И он начинает осыпать это тело поцелуями. Он обнимает женщину, он гладит ее упругие груди, он прикасается к ее лону, и горячая волна желания накрывает его с головой. «Узнает Петрович — три года лагерей», со страхом подумалось доктору в краткий миг просветления сознания.

И вот уже Серапионыч ложится рядом с ней (пять лет), и руки сами тянутся к ее ногам (семь строгого режима), они гладят тонкий нейлон и осторожно пытаются раздвинуть ляжки (десять лет). И они упруго поддаются и открывают вход… Вход в мертвое тело супруги инструктора Кислоярского горкома, куда судорожными толчками врывается кипящая жизнью страсть доктора (верный расстрел). Бледное, безучастное ко всему лицо Алевтины Ивановны взвинчивает экстаз Cерапионыча до предела, и… Ему кажется, что духи ночи трясут его тело и колотят, ликуя вместе с ним.

Доктор поднялся с Алевтины Ивановны, кое-как натянул на нее платье и, все так же сжимая ключ, двинулся ко входной двери. Но тут дверь распахнулась и на пороге возник товарищ Разбойников. Он прошел в комнату и не глядя рухнул в кресло. Казалось, что его не удивило ни присутствие в квартире доктора, ни не слишком товарный вид покойницы.

— Что с вами, Александр Петрович? — воскликнул Серапионыч. — На вас же лица нет!

— Все кончено! — простонал Разбойников. — Эти мерзавцы, уклонисты, лизоблюды… Я один был против. Они решили поддержать решения съезда и снести памятник!..

Как бы в продолжение его слов в ночной тишине послышался звук подъезжающего грузовика. Серапионыч подошел к окну и в неверном свете фонаря увидел, как из машины вышли несколько человек и начали опутывать постамент какими-то проводами.

— Ложись! — крикнул один из них, и через миг прогремел взрыв. Памятник покачнулся и медленно, нехотя упал, на ходу разваливаясь на куски. Отделившаяся голова влетела прямо в окно квартиры Разбойникова, и доктор едва успел увернуться от града осколков.

Проснулся Серапионыч от какого-то грохота. По полу каюты, в такт легкому волнению на море, каталась упавшая с тумбочки настольная лампа. Сквозь иллюминатор в каюту заглядывало утреннее солнышко. Слегка пошатываясь, доктор подошел к нему и увидел укоризненно покачивающийся на волнах безголовый монумент. Доктор энергично встряхнул головой, и призрак исчез.

— Прав Гераклов, пора переходить на «Сангрию», — пробормотал Серапионыч и принялся одеваться.

Утром с «Инессы» даже невооруженным глазом можно было заметить, что на вершине горы Гераклова что-то происходит. A глянув через адмиральский бинокль, нетрудно было разглядеть, как Степановна и Лукич сдирают с креста-самолета цветастый государственный флаг Кислоярской Республики и водружают на прежнее место красное знамя, скроенное из паруса яхты, с грубо намалеванным посредине белым кругом.

Когда Гераклов, потягиваясь и зевая, поднимался из своей каюты на палубу, возле радиорубки его перехватил Oтрадин:

— Константин Филиппович, можно вас на минутку?.. Ведь это вы сорвали красный флаг и повесили государственный, не так ли? — понизив голос, спросил радист, когда они оказались в рубке.

— Конечно, я! — охотно сознался Гераклов.

— Ну и чего вы добились? Они уже вернули свое знамя на прежнее место.

— Ничего, зато теперь будут знать, что не все им сойдет с рук!

— Но теперь они злые, как черти, — возразил Oтрадин, — а я хотел сделать вам одно предложение. Но сейчас, право же, не знаю, как быть…

— Что за предложение? — заинтересовался Гераклов.

— Понимаете ли, мы находимся в патовом каком-то положении: должны стоять тут на якоре и ждать, пока они там или перекопают весь остров, или подъедят все свои припасы.

— Ну почему же? Я тут предлагал господину Грымзину взять остров штурмом, но он что-то не очень…

— Правильно, зачем устраивать побоище? — подхватил радист. — A я предлагаю другой вариант: направить меня к Серебрякову кем-то вроде парламентария. Я мог бы попробовать с ними о чем-то договориться, а заодно и разведал бы, что у них там где.

— A если они вас задержат, возьмут в заложники?

— Ни в коем разе. Любого другого — да, но только не меня. Во-первых, меня-то они считают за своего, а во-вторых, я им нужен здесь, при радиостанции.

Гераклов на минутку задумался.

— Ну ладно, — решился он. — Кто не рискует, тот не пьет «Сангрию».

Через пол часа все обитатели яхты уже провожали Oтрадина на остров, как считали многие — на верную погибель. Когда шлюпка достигла берега, радиста встретил сам Иван Петрович Серебряков — он нес сторожевую вахту, пока его компаньоны разрабатывали следующую точку на «липовой» карте.

— A, товарищ Oтрадин, какими судьбами! — обрадовался кок.

— Товарррищ, вперрред! — крикнул Гриша у него на плече.

— Да вот, приехал поглядеть, как вы добываете мой миллион, — усмехнулся радист. — A если серьезно, то прибыл сообщить, что текст передан в эфир соответственно указаниям и что я готов к дальнейшему сотрудничеству.

— Жаль, подробного отчета не подготовил, — вздохнул кок. — Ну, передай, что у нас все в порядке и что я желаю победы товарищу Зюпилову. Хотя он и слизняк… Слушай, а как это они тебя отпустили?

— Они меня сюда послали, — не без важности ответил радист. — Так что официально я выполняю роль дипломата, или, если хотите, посредника.

— A, ну ясно. Так чего же они хотят?

— Ну, вы не обижайтесь, Иван Петрович, но первым делом я уполномочен предложить вам раскаяться в содеянном и сдаться законным властям, уповая на их гуманность и милосердие. Только, как я понимаю, ответ будет отрицательным.