Елизавета Абаринова-Кожухова - Царь мышей

— Вы хотите сказать — вступлю в партию? — изумилась Кассирова.

— И не в одну, — радостно подхватил доктор, — в несколько сразу!

— Но ведь у нас только одна партия, — возразил кто-то из поэтов. И с едва скрытым сарказмом добавил: — Руководящая и направляющая.

— А будет много, — заверил доктор. — По числу мелких и крупных олигархов. И каждая — руководящая и направляющая.

— Что еще за олигархи? — переспросила Софья. — Наверное, вы хотели сказать — аллигаторы?

— Нет-нет, именно олигархи, — подтвердил доктор. — Хотя между теми и другими немало общего… Но, впрочем, из-за увлечения эзотерикой и все тем же треклятым зельем конец у вас будет таким же, как у Щербины.

— Да-а? — удивилась Кассирова. — Уж не имеете ли вы в виду, что я сделаю операцию по изме…

— Нет-нет, я имел в виду белую горячку, — поспешно перебил доктор. — А вот вас, господин Мешковский, чара сия минует — вы сумеете вовремя остановиться. Правда, ваша поэтическая деятельность несколько потускнеет, но зато вы станете уважаемым человеком, общественным деятелем на ниве сексуального равноправия, а также редактором веб-портала…

— Какого, простите, портала? — с удивлением переспросил Мешковский.

— Ну, интернет-портала, — уточнил Серапионыч. — Как бы вам это получше объяснить? Интернет — это такая субстанция, которая вроде как бы существует, но пощупать ее очень трудно. Я уточню у знакомого админа, то есть провайдера, и тогда разъясню вам более толково.

После таких слов в головах многих поэтов мелькнула схожая мысль — дескать, совсем допился доктор своего медицинского спиртика, вот ему уже и снится всякая жуть-муть. Лишь прозаик Ольга Заплатина отнеслась к докторским прорицаниям с некоторым пиететом. Она даже решилась задать ему наводящий вопрос:

— Владлен Серапионыч, а вы не видели в вашем вещем сне — может быть, кто-то из нас чего-то достигнет собственно на литературном поприще?

— Вот как раз вы, Оленька, и достигнете, — радостно сообщил Серапионыч.

Это заявление отнюдь не повысило доверие к откровениям доктора — скорее, наоборот: уж Ольгу-то Ильиничну никто не воспринимал всерьез как литератора. Да и сама Заплатина не рассматривала сочинительство в качестве главного дела своей жизни — для нее это было не более чем хобби.

— Да-да, именно Ольга Ильинична станет известной писательницей детективного жанра, — почувствовав, что ему не очень-то верят, загорячился доктор. — Ее имя займет достойное место в ряду таких мэтров, как Агата Кристи, Александра Маринина, Дарья Донцова, Елизавета Абари…

Доктор не договорил — он и сам понял, что хватил через край, и слегка пошел на попятный:

— Впрочем, это же только вещий сон, не более.

(Хотя отнюдь не во сне, а наяву Владлен Серапионыч неделю назад, или без недели двадцать лет вперед, собственноручно присутствовал на презентации заключительной части заплатинской трилогии «Покойник с человеческим лицом», куда входили книги: «Концерт в морге», «Помолвка на кладбище» и третья, самая остросюжетная — «Пожар в крематории»).

Но доктор не стал ничего говорить, ибо понимал — если он начнет перечислять будущие бестселлеры Заплатиной («Гроб из Урюпинска», «Щука — рыба терпеливая», «Повидло из волчьих ягод», «Телевизор для Слепого», «Радио для Глухого», «Муму для Немого», «Намордник для Бешеного» и многие прочие), то Ольга Ильинична может воспринять это уже как откровенное издевательство. Поэтому, сославшись на занятость, он скороговоркой простился и, несмотря на уговоры Щербины откушать еще и портвешка «Три семерки», покинул «Овцу», тем более что официальная часть уже завершилась. Кто-то еще пытался читать стихи, но его уже не слушали. Поэты сосредоточенно разливали «Три семерки», которые хорошо шли после водки, молодые поэтессы строили глазки соседям в надежде продолжить творческое общение в более интимной обстановке, а последним, что услышал Серапионыч, был могучий шепот Софьи Кассировой, перекрывающий общий шум:

— Мне тут на днях рассказали прелестнейший анекдотец. Нет-нет, Щербина, не затыкайте уши, не похабный. Леонид Ильич загорал на пляже, а мимо пробегала собачка и лизнула его между ног…

Когда выдавался теплый солнечный денек, Вася Дубов и его друзья обычно ездили за город — там у них были «свои» уединенные места, где обычно не бывало посторонних. В одном из таких мест они сейчас и загорали — на краю прибрежной полянки, отделенной с обоих концов ивовыми зарослями, подходящими к самой Кислоярке. Ребята лежали на разноцветных подстилках в нескольких шагах от реки, а чуть поодаль, прямо на траве, валялись их сумки и та одежда, в которой они приехали и теперь сбросили, оставив на себе самый минимум.

Правда, на сей раз они были не совсем одни — шагах в пятидесяти, на другом краю поляны, подложив кеды под голову, в одиночестве загорал паренек примерно их возраста в темных «семейных» трусах.

— В будущем году непременно постараюсь вступить в комсомол, — говорил Вася, мечтательно глядя на медленно плывущие по синему небу кучевые облака.

— Ну дался же тебе этот комсомол, — тут же откликнулся Генка, загоравший стоя. Одет он был в синие плавки, слегка закатанные на боках. — Какой толк от твоего комсомола?

— A толк есть, — ехидно подпустила Маша, встряхнув копной темных волос, чуть стянутых обручем — косу она расплела. — Можно хорошую карьеру сделать, особенно ежели на собраниях правильно повыступать. Ну там в поддержку идей и все такое. — C этими словами Маша перевернулась на спину, подставив солнцу и нескромным взорам друзей две упругие грудки.

Однако Вася не обратил на девичьи прелести должного внимания:

— Что вы заладили — карьера, идеи. В комсомол я хочу не ради карьеры, а потому что, состоя в нем, смогу принести больше пользы своей стране, своему народу.

— Ой, ребят, ну хватит вам нести всякую чепуху, — тоненьким голоском протянула Люся. Она, так же как и Маша, загорала без «верха», но не потому что ей было что показать, а скорее наоборот — оттого что не было чего скрывать. — Действительно, каникулы ведь, — продолжала Люся, — а вы тут устраиваете какое-то собрание отряда. Один вот даже галстук напялил.

Последние слова относились к Митьке. Правда, пионерский галстук он повязал не на шею, а соорудил из него что-то вроде плавок.

— Эй, Митька, — уже громче продолжала Люся.

— Ну? — поправив галстук, нехотя повернулся Митька.

— Ты собираешься вступать в комсомол, или как?

— A его и не примут, — вдруг заявил Генка.

— Не больно-то и надо, — усмехнулся Митька.

— Почему это не примут? — возмутилась Маша. — Если не Митьку, то я уж не знаю, кого туда принимать!

— Митьку сначала из пионеров выгонят, — серьезно продолжал Генка и сам, не удержавшись, прыснул со смеху. — За надругательство над красным галстуком. Oн ведь с нашим знаменем цвета одного!