Лайон, Лин Картер Де Камп - Под знаменем Льва (=Конан-Освободитель)

— Ну-ка, взгляни ты, старина, кто это там приехал? — спросил Конан и кивнул в сторону легионеров.

Разведчик присмотрелся и наконец сказал:

— Судя по сопровождению, какой-то военный чин не ниже командующего. И с графским гербом.

Конан отправил пажа за Декситусом. Жрец знал, кажется, все до единого аквилонские гербы. Когда разведчик описал изображение, жрец потер пальцем переносицу и сказал:

— По-моему, это герб графства Туанского.

Конан досадливо пожал плечами:

— Где-то я слышал о графе Туанском, но встречать не встречал. Ты что-нибудь о нем знаешь?

Декситус задумался.

— Туан на восточной границе. Вроде недалеко, но нынешнего графа я в глаза не видел. Год примерно назад ходили какие-то слухи. Что-то про наследство. Но что точно говорили тогда, не помню.

Вернувшись к себе, Конан послал за друзьями, чтобы вместе обсудить прибытие нового лица. Никто не знал о графе Туанском ничего, кроме того, что полк его стоял весь этот год на спокойной восточной границе, где за это время не случилось ничего такого, по чему можно было бы судить о храбрости или же, наоборот, трусости этого человека.

К полудню явился Мелиас и доложил, что аквилонское войско выстроилось теперь как на парад, перед ним на коне граф Туанский читает какой-то пергамент, на котором болтаются здоровенные печати и цветные ленточки. Просперо мгновенно кликнул своего оруженосца и под прикрытием береговых кустов помчался поближе к легионерам. Графу вторил громкоголосый глашатай, ветерок легко относил каждое слово к южному берегу, и потрясенный Просперо своими ушами услышал, что самый страшный противник Львов приказал долго жить, наложив на себя руки. На место его командующим Пограничным легионом назначен граф Туанский. Просперо помчался обратно.

— Прокас покончил с собой! — Конан даже присвистнул. — В жизни не поверю. Хоть со стариком мы враждовали, но он был настоящий солдат и лучший в Аквилонии полководец. Черта с два ушел бы он потихоньку: такие дорого отдают свою жизнь. Сдается мне, тут не обошлось без предательства. А вы что скажете?

— Похоже, — произнес, перебирая четки, Декситус, — это дело мерзких рук Зуландры Тху. Он давно уже ненавидит Прокаса.

— Неужто никто ничего не может сказать об этом графе? — негодующе вопросил киммериец. — Воевать-то он хоть умеет? С толком его назначили, или это опять королевская придурь?! — Все присутствующие лишь покачали головами. Тогда Конан сказал: — Что ж, разошлите людей по всем отрядам. Пусть у всех спрашивают, не знает ли кто хоть что-нибудь об этом графе!

— Думаешь, замена может оказаться нам на пользу? — спросил Просперо.

Конан пожал плечами:

— Может, да. А может, и нет. Если Троцеро не пошутил насчет мятежа…

В ответ Троцеро загадочно улыбнулся.

На следующее утро Конан с друзьями собрались на каменистой площадке, откуда хорошо просматривался весь лагерь легионеров. Воинство опять выстроилось как на парад. Вдоль строя в направлении каларийской дороги медленно двигался небольшой отряд всадников. В центре его ехала убранная черным колесница. На колеснице стоял большой деревянный гроб.

Конан пробормотал:

— Вот мы и попрощались со старым воякой. А ведь сиди сейчас на аквилонском троне он, все могло бы пойти по-другому.

Через несколько дней над Алиманой вновь опустился густой туман, и тот же одетый в черное человек, что переправился на северный берег около недели назад, вновь переплыл темную реку. И опять за пазухой у него лежало завернутое в промасленный шелк письмо.

Той же ночью навстречу серебряным лучам проглянувшей из туч луны поднялось и развернулось гордое Знамя Льва.

В течение нескольких месяцев друзья графа Троцеро не покладая рук делали свое дело и в конце концов сделали его хорошо. На постоялых дворах, на рынках, в городах и крошечных деревушках из уст в уста передавались слова: «Идет Освободитель».

Так в Пуантене называли Конана-киммерийца люди, слышавшие поразительные рассказы о подвигах могучего варвара. Никто еще не забыл, как во время войны с пиктами, из века в век грабившими и разорявшими Боссонские Пределы, Конан один бросился поперек серебряных вод реки Громовой, чтобы остановить дикие полчища. И пуантенцы видели в свирепом северянине единственную свою надежду избавиться от потерявшего последний разум монарха.

Уже много недель подряд все, кто решился взяться за оружие, тайными тропами пробирались на юг к Алимане. В деревнях же простолюдины, собравшись якобы за кружкой эля, передавали друг другу, что освобождение не за горами и пора готовиться.

Наконец Освободитель подошел вплотную к границе несчастной Аквилонии, изнемогавшей под железной пятой безумца. И наконец, приказ, которого ждали так долго, прибыл в свертке промасленного шелка. К этой встрече все было готово.

Часовой, молодой парень-гандер, продрогший от холода и сырости, топал ногами и хлопал себя по плечам. Провести ночь в карауле нелегко и когда погода получше, но стоять на ветру в туман вовсе тяжело.

Не попадись он, когда сдуру посылал воздушный поцелуй подружке капитана, сидел бы сейчас в тепле среди прочих счастливчиков, мрачно думал парень. Кому в такую ночь могут понадобиться главные ворота каларийского гарнизона? Не украдут же какие-нибудь кофиты весь полк.

С тоской гандер думал о том, что, если бы ему повезло родиться в доме побогаче, носил бы сейчас атласный мундир гвардейца и золоченый клинок. И торчал бы не у ворот на ветру, а в гарнизонной кантине, где тепло и светло и сейчас играет музыка. Солдат так замечтался, что не услышал легких шагов у себя за спиной. Он ничего не заметил до того самого мгновения, когда горло обвила кожаная петля.

На вечеринке у гвардейцев было весело. В люстрах горели десятки свечей, сверкавших в серебряных зеркалах на стенах. Роскошные в своих парадных мундирах, молодые гвардейцы ухаживали за местными красотками.

Красотки мило краснели, хихикали и шептались. Матушки их бдительно наблюдали за происходящим, восседая на золоченых креслах вдоль стен и колонн.

Вечер был в разгаре. Королевский наместник, господин Конраден, приезжавший засвидетельствовать обществу свое почтение, давно уже отбыл. Старший капитан, командующий Каларийским гарнизоном, клевал в углу носом над высоким кубком пуантенского красного. Тоскливо созерцал он танцующие пары и думал, что подобные развлечения — круги, поклоны да приседания — годятся разве что для детей. Но через часик — утешал он себя — уже можно и уходить. Мысленно он вернулся к черноглазой подружке-зингарке, всегда встречавшей его с радостью. Капитан сонно улыбнулся, вспоминая мягкие ее губки и прочие прелести. И тут же задремал.