Фаня Шифман - Отцы Ели Кислый Виноград. Третий Лабиринт

Моти снова решительно встал и подошёл к тому, что можно было условно назвать стеной. Он попытался дотронуться до неё и… пальцы словно вошли в удивительно-мягкую субстанцию, даже не возмутив поверхности, ни на миг не останавливающей вращательное движение. Ощущение было странным и поначалу как бы нейтральным, но почему-то от этого прикосновения заныли виски. Моти медленно отошёл от стены, принялся ходить вокруг, время от времени пальцем пробуя странную с виду и на ощупь поверхность, восходяще-вращательное движение которой уже действовало на нервы. Зато к звуковому фону он вроде начал привыкать. Как только он подумал об этом, звуковой фон изменился. Со всех сторон зазвучали истерические всхлипывания, переходящие в девичьи рыдания. Потом — снова вязкая глухая тишина. И так — несколько раз. Моти смекнул, что, дотрагиваясь до стены, он каким-то образом меняет звуковую картину. Подумав об этом, он решил попробовать исследовать это явление. «Если и не выясню, что к чему, хотя бы при деле буду…» — подумалось ему с не подходящей к ситуации беспечностью. Он твёрдо решил не обращать внимания на звуковой фон, как таковой, а просто фиксировать для себя, как на него влияет то или иное его прикосновение к стене. Да и что это за стена, как таковая — тоже интересно… Он даже забыл про голод и жажду, как это с ним нередко бывало в «Лулиании», когда он погружался в работу. И, что уж было бы вовсе непростительным легкомыслием, — он забыл и о том, что надо не пропустить время приёма лекарств. Впрочем, и напоминать ему о лекарствах в этом таинственном месте было некому, как не было нигде ни намёка на сами лекарства.

Ему пришла в голову странная на первый взгляд мысль, что в этом диковинном помещении действует закон окривевшего кольца, и это его немного развеселило. Он даже позабыл, что оказался не только как бы вне времени, но и как бы вне пространства, короче, позабыл обо всём на свете.

Моти Блох снова был в своей стихии. Перед ним была какая-то новая игра, и было совсем нетрудно вообразить, что экран компьютера принял форму объёмного окривевшего кольца, а эти вот сделанные из неведомого материала, струящиеся, пребывающие в состоянии непрестанного движения в нескольких переменных направлениях одновременно, стены — нечто вроде клавиатуры компьютера. Это, конечно же, его дело — найти, как задействовать эту странную и жутко-интересную клавиатуру… э-э-э… компьютера-угишотрии! — да, только так это и можно назвать! Интересно будет разгадать принцип этой игры — и сыграть, и непременно выиграть. Моти вспомнил, как он сам предложил заложить в игру принцип тупиковости, дабы участник игры не мог прервать игру, но и выиграть бы тоже не смог. Вспомнил, как это понравилось жутковатому Арпадофелю. «Ну, так это ж я предложил такой принцип! Значит, я и смогу найти, как его преодолеть. Значит, у меня есть по крайней мере один выход из этого принципа, а если повезёт, то и все два… а может, и больше…» — подумал Моти, и эта мысль непостижимым образом обрадовала его. Он задумчиво прохаживался по периметру окривевшего кольца, которое на глазах превращалось во всё более окривевшее, и мурлыкал какую-то незатейливую мелодию, осторожно и нежно прощупывая волнующуюся поверхность условной стены. По большей части его прикосновения ничего не давали. Но время от времени непроизвольное касание вызывало к жизни тот или иной пассаж силонофона.

Моти пытался снова воспроизвести свой жест, но у него ничего не получалось: слишком много факторов должно было сойтись, да ещё и по закону случайного изменения кривизны окривевшего кольца… «Да, за один день все факторы учесть невозможно… А, кстати, сколько времени я уже нахожусь внутри окривевшего кольца?.. Сутки, больше?.. А может, всего пару-другую часов? Пора отдохнуть…» — подумал Моти и с этой бесцветной мыслью нежно провёл кончиками пальцев вдоль нервно струящейся и закручивающейся рваной неравномерной спиралью зеленовато-жёлтой полоски. Неожиданно прогремел оглушительный и резкий пассаж силонофона (Моти не знал, что это было новое изобретение Ад-Малека — первый взбрыньк, который назвали классическим). Полоска, которой Моти коснулся, взвилась вверх — и перед ним открылся проход в узкий длинный коридор. Моти долго не раздумывал, не оглядывался, он просто шагнул в открывшийся узкий-узкий, щелеподобный, проход — как видно, он настолько похудел за время болезни, что прошёл без малейшего труда.

Его мало заботило, что он направляется, может быть, вон из помещения в совершенно неподходящем для прогулок виде. Он меньше всего думал, что облачён не в свою любимую домашнюю пижаму, даже не в казённое больничное одеяние, в котором он провёл последние дни в больнице в обществе преданной жены, врачей и медсестёр.

На нём, как на вешалке, висело нечто несвежее, неопределённого цвета и формы. Но это всё, повторим, нисколько не смущало Моти. Он увидел выход из окривевшего кольца, может, даже из придуманных им тупиков — и поспешил им воспользоваться.

Главное — подальше от округлой тахты с душными перинами и ещё более душными, тяжёлыми одеялами!..

Моти медленно шёл по нескончаемому коридору, который смутно напоминал бесконечную трубу с множеством поворотов. Он не ощущал знобкой сырости, не замечал, что по стенкам, выполненным из неизвестного материала, струится вода — не вода, пар — не пар, а может, просто мерцает и переливается иней грязного, гнойно-бурого оттенка. Он только напряжённо всматривался вперёд, время от времени оглядываясь по сторонам. Было странное ощущение, что он знает, куда он идёт, но почему-то не видит направления. А главное — неясно, куда ведёт этот бесконечно-петляющий коридор. Моти подумал: «Неужели и это построено по типу Ракушки? Но что-то не похоже на сверкающую, манящую «Цедефошрию»… Или всё-таки она же, но для неудостоенных и непосвящённых?» Он начал уставать, да и боли в левом боку снова дали о себе знать. Но остановиться он уже не мог. Что-то ему подсказывало, что, начав этот путь, он не сможет остановиться без веской на то причины.

И такая причина неожиданно возникла из-за ближайшего поворота. Да ещё такая причина, какой он никак не мог ожидать в этом непонятном месте. А впрочем…

Повернув в очередной раз он поднял глаза и… увидел, что от лениво струящейся то ли водой, то ли паром, то ли мерцающим и переливающимся инеем стены отделилась туманно-бесцветная знакомая фигура: кустистая борода, лохматая грива, увенчанная глубокой кипой, уныло висящие ниточки цицит. И неожиданно яркие каре-зеленоватые, как огромные виноградины, глаза на сильно осунувшемся лице… Моти удивлённо прошептал: «Б… Бен… ци? Т-т-ты?» — «Да… Тебя это удивляет?» — услышал он знакомый мягкий певучий баритон. — «Но… откуда?» — «А ты-то тут откуда? Я-то — ясно…» — подошёл к нему и отчётливо высветился перед ним его старый армейский друг и бывший коллега Бенци Дорон, изрядно осунувшийся и похудевший, даже обычно круглые щёки с забавными ямочками уныло обвисли. Моти нерешительно протянул руку и дотронулся до него: «Д-да… Пожалуй, не фантом…» — «И ты… тоже не фантом!..