Фаня Шифман - Отцы Ели Кислый Виноград. Третий Лабиринт

«Мы вас поняли…» — небрежно обронила Офелия, подперев щёку кулачком и взглядом поощрив Зяму продолжать. «Так я приучал себя слушать современные ансамбли и группы. Не сразу мне удалось к этому привыкнуть, потому что эта музыка, её восприятие требуют от нас как бы определённых усилий и навыков слушания. Но я не жалел усилий, я знал: то, что принимает с восторгом руководство, то было бы хорошо для нас всех! Я много раз говорил соседям в Меирии (прошу прощения: ныне это Эрания-Юд-Гимель) о пользе приобщения к современной прогрессивной культуре, убеждал их: прекратили бы вы посещать «Цлилей Рина». Ведь там продолжала звучать унылая, старомодная, — не побоюсь этого слова! — низкопробная… как бы музыка.

То, что самыми новейшими исследованиями признано вредным шаманством. Мне крупно повезло: статьи геверет Офелии, — и он с умильным восторгом улыбнулся, глядя снизу вверх в иронически сверкающие глаза восседавшей перед ним в очень вольной позе ведущей, круглые коленки которой были открыты взорам всех телезрителей, — раскрыли мне глаза! Чем больше статей геверет Тишкер я читал, тем как бы шире открывались мои глаза, расширялись горизонты в постижении прогрессивной и современной струи подобающей цветовой гаммы! И за это я как бы очень благодарен геверет Офелии!» Он старался не глядеть на сверкающие коленки Офелии, при этом он не мог без трепета смотреть в её иронически-зазывно сверкающие глазищи, то ярко-зелёные, то меняющие цвет на таинственно-болотный. Его правая рука осторожно и воровато потянулась к затылку — и это не осталось незамеченным. Близнецы перемигнулись.

Объектив камеры, как бы случайно, уставился на макушку Зямы: во весь экран сверкнула его крохотная кипа в тон оформлению студии, окружённая лысиной, где местами кустились реденькие прядки волос неопределённого цвета.

Зяма не знал, что камера уже показывает крупным планом во всех деталях его руку, которая медленно, воровато тянется к кипе. Крохотные тупые коготки слегка почёсывают макушку, затем стыдливым движением рывком крохотная кипа стягивается с головы, незаметно пропускается меж пальцев, рука медленно опускается вниз, и кипа исчезает в кармане.

По насмешливому взору Офелии, вместе с оператором камеры пристально следившей за его рукой, он понял, что скрыть движение руки ему не удалось. Закралось опасение, что это видели телезрители, и даже его домашние. О, Б-же, что скажет жена, а главное — тесть! У него же нет в мыслях совсем снимать кипу, только на время передачи… Только бы наглый Дорон перестал издевательски ухмыляться. Ну, ничего, сейчас ему улыбочку его чеширскую сотрут! Зяма плохо понимал, почему друзья называли Бенци чеширским львом, а его улыбку чеширской, но исправно повторял за всеми это давнее, со времён службы в армии, прозвище Дорона.

Камера добралась до Бенци, втиснутого в маленький неудобный стульчик, расположенный несколько справа, как бы у ног ведущей. Телефанфарматор специально выбрал такой ракурс. Он хотел ненавязчиво показать зрителям величие популярной элитарной журналистки, пламенно пропагандирующей струю подобающей цветовой гаммы и нарождающуюся науку фанфарологию. А на её фоне — ничтожество тех, кто изначально не принадлежал, да так и не захотел принадлежать к миру элитариев, ради которых она, не щадя своих сил, трудится на ниве просвещения и приобщения отсталой массы к светлому, прогрессивному и передовому.

Конечно, было бы преувеличением сказать, что Бенци Дорон действительно сидел у самых ног ведущей, но с определённой периодичностью камера показывала ракурс, создававший именно такое впечатление. Интерьер студии тоже чем-то смахивал на интерьер зала суда. Геверет ведущая в центре композиции играла роль и судьи, и прокурора, Зяма исполнял роль свидетеля, а Бенци, по замыслу режиссёров передачи, — обвиняемого. Вот только для полноты картины забыли предусмотреть обвиняемому адвоката — надо же, какое упущение! Но преступником Бенци Дорон почему-то не выглядел. Напротив: Бенци сидел на неудобном стульчике прямо, его поза и выражение лица демонстрировали спокойствие и достоинство. Чего никак нельзя было сказать о Зяме.

Камера медленно приближала лицо Бенци, чтобы показать его крупным планом. За экраном тем временем монотонно бубнил голос Ликуктуса: «Дорон был моим соседом, когда мы жили в Меирии. Я много раз слышал его странные разговоры со своими детьми и с друзьями. Между прочим, уже тогда Эранию начал завоёвывать силонокулл, первой к пониманию и принятию этого течения пришла элитарная молодёжь Эрании. Тогда я сообразил, что разговоры Дорона с детьми на эту тему могли настроить их против новой, современной музыки, а потом и против всего течения струи подобающей цветовой гаммы. Реакционно настроить! А как он на работе, во время наших совместных обедов, высмеивал нарождающуюся науку фанфарологию!» — «Расскажите про ваши совместные обеды. Это интересно! Кто в них участвовал? О чём говорили на этих обедах? Сколько времени продолжались эти обеды? Видите ли, я кое-что слышала о нарушении правил внутреннего распорядка фирмы именно этой отдельно от всех обедающей группировкой. Хотелось бы узнать, так сказать, из первых рук, от самого участника таких обедов…» — «Э-э-э… Даже не знаю, что сказать.

Руководство «Лулиании» выделило нам маленький проходной холл для обедов. Нас обычно собиралось на обед более 10 человек, так сказать, миньян…» — «О! Это интересно! Что такое «миньян»? Это что-то вроде тайной организации, подполья?» Зяма удивлённо дёрнул плечом: он считал Офелию достаточно эрудированной, то есть она просто не может не знать, что такое миньян. Да и Офелия поняла, что, пожалуй, хватила через край. Она мгновенно перебросила нить беседы в другую плоскость и быстро проговорила: «Ладно, не будем об этом, это не столь интересно. Лучше скажите мне вот о чём: по вашему мнению, все эти беседы за обедом вроде бы о музыке — можно было бы их воспринять как подстрекательство к насилию против активных и пламенных проводников культуры струи подобающей цветовой гаммы? Не выражались ли там, пусть и в неявной форме, намёками, так сказать, побуждения нанести ущерб инструментам силонокулла, например, автоматизированному голосователю, известному под названием войтеромат?» «М-м-м… Он был моим соседом и сотрудником в «Лулиании»… Я не желал бы зла ни ему, ни его семье, — замялся Зяма, отводя взгляд. — Но моя совесть хорошего гражданина — голос Зямы зазвенел праведным набатом: — не позволяет мне пройти мимо его речей и странной деятельности, которую нынче заклеймили как антистримерскую. Ясно, что до Турнира о войтероматах речи не было: мы просто о них не знали… э-э-э… Но я скажу о другом! О том, что он отдал детей в рассадник откровенного антистримерства, в так называемую «музыкальную» студию «Тацлилим»… чёрт их знает, как они её назвали! Ведь её организовали известные фиолетовые фанатики из Неве-Меирии, Гилад и Ронен! Дорон поощрял шумные исполнения и массовые прослушивания шаманской как бы музыки, и игры своих детей с тем, что учёные определили, как вредные излучатели, вроде флейт, свирелей и подобных им дудок. А потом появился у них и жуткий звуковой наркотик, так называемый шофар.