Кэтрин Куртц - Милость Келсона

Дункан закрыл глаза при этой мысли, и одна его рука непроизвольно шевельнулась, как бы стремясь избежать угрозы, — но далеко ей сдвинуться не удалось, поскольку ее удержали кандалы — их кольца охватывали запястья Дункана. Лодыжки тоже были скованы, и все цепи тянулись от конечностей епископа к вбитым в грязный пол шатра надежным металлическим клиньям, — так что Дункан лежал на спине, распластавшись, как лягушка, и совершенно беспомощный.

«Как святой Андрей, — уныло подумал Дункан, пытаясь при помощи мыслей о чем-нибудь другом отстраниться от боли в собственном теле. — Он страдал, как страдал наш Господь, только он был прибит к соленому кресту».

Дункан, по крайней мере, лежал на какой-то тряпке на земле, а не висел на кресте. Да он и не думал, что его собираются распять. Если не случится никакого чуда, Лорис почти наверняка будет убивать его не спеша, — и уж конечно, ненавидящий всех Дерини архиепископ ни за что не допустит, чтобы еретический священник Дерини удостоился чести умереть такой же смертью, какой умер сам Христос, или хотя бы кто-то из его святых апостолов.

Нет, Лорис изобретет что-нибудь другое, куда более страшное, унижающее умирающего Дерини Дункана Мак-Лайна и медленно уничтожающее его сознание, — ведь еретик Мак-Лайн осмелился принять сан священника и даже епископа, сознательно выказав неповиновение тем законам, которым служил Лорис. Он и Горони уже всячески пытались добиться от Дункана признания в совершении каких-нибудь практик и обрядов, святотатственных и извращенных с точки зрения священного сана, возложенного на него, разнообразя эти вопросы более практическими — о том, где сейчас может находиться Келсон.

Сейчас Лорис просматривал протоколы допросов по обеим темам; он вместе с писцом, тщательно фиксировавшим каждое произнесенное во время допросов слово, изучал ответы Дункана. Когда Лорис появился здесь, чтобы составить компанию Горони и Сикарду, — как всегда, с выражением страдательного терпения и заботливости на длинном лице, — Дункан слегка пошевелился в своих кандалах и страстно пожелал обрести хотя бы один-единственный шанс — и взорвать всех этих троих с помощью той самой магии, которой они так боялись.

Но это совсем не значило, что он действительно может хоть как-то облегчить свое положение, — он не мог даже ослабить железные оковы. Мераша полностью блокировала его возможности, — и сделала их совершенно недосягаемыми для него, точно так же, как цепи на руках и ногах лишили его тело физической свободы.

Троица, захватившая его в плен, тоже отлично знала, как долго действует мераша . И как только эффект первой дозы начал понемногу ослабевать, снизившись до почти терпимого для Дункана уровня, Горони влил в него новую порцию, — причем на этот раз Дункан был не в состоянии оказать даже самого слабого сопротивления.

Однако доза была совсем невелика, поскольку враги явно отлично знали, что порция побольше либо погрузит Дункана в долгий глубокий сон, либо просто убьет его, — то есть в любом случае он станет недосягаем для пытки; но этой дозы было вполне достаточно, чтобы держать Дункана в состоянии полного подчинения разрушающей силе наркотика. Пустой желудок Дункана оживился при этом новом вторжении, и чувство самосохранения заставило его не выбросить питье, а наоборот, принять и усвоить, — и тут Дункан поймал себя на том, что гадает: а откуда, собственно, Горони набрался таких точных и обширных знаний о действии мераши? Но, впрочем, у подобных истязателей, из века в век занимавшихся своим делом, конечно же, были свои особые источники сведений…

Сейчас его главный мучитель поигрывал одним из своих инструментов, предназначенных для пытки, — он вертел в руках окровавленные клещи, которыми уже обработал ноги Дункана, рассматривая в скудном свете фонаря, стоявшего в шатре, красные пятна на металле. Лорис увидел, что Дункан наблюдает за Горони и его игрушкой, и склонился над пленным священником с видом полного дружелюбия.

— Ты, знаешь ли, уж слишком неразумно себя ведешь, — промурлыкал он, и облачко его тонких седых волос, освещенное мерцающим светом, сделало его похожим на мрачного мстительного ангела, когда он осторожно и почти нежно отвел со лба Дункана мокрые от пота волосы. — Тебе стоит только признаться в своей ереси, и я тут же дарую тебе ту самую быструю и безболезненную смерть, которой ты так желаешь.

— Я совсем не желаю смерти, — прохрипел Дункан, отводя глаза от Лориса. — Это вовсе не то, к чему я стремлюсь, и ты отлично это знаешь. Я ни за что не рискну навлечь проклятие на свою душу тем, что начну сам искать смерти, — от каких бы страданий ни избавилось при этом мое тело.

Лорис задумчиво кивнул и повернул одно из колец на своих пальцах. Это был перстень Истелина, как с легким изумлением заметил Дункан, и тут же понял, что страстно молится о том, чтобы сила святого Камбера проявила себя через этот перстень, как это случалось в прошлом, и поразила непристойно самоуверенного Лориса — и это вовсе не запятнало бы святого Камбера!

— Ну что ж, в твоих словах есть определенная логика, хотя и вывернутая наизнанку, — снова заговорил Лорис. — Зачем спешить открывать двери в край вечного пламени ада, на который ты все равно уже обречен благодаря своей ереси? Разве любая земная боль может вообще сравниться с бесконечным мучением, на которое Господь наверняка уже обрек тебя?

— Я всегда любил Господа и всем моим сердцем, и всей своей душой, и всем своим умом, — упрямо прошептал Дункан, хватаясь за знакомые, утешающие слова, и закрывая глаза, чтобы не видеть насмехающегося над ним архиепископа. — Я всегда служил ему так хорошо, как только мог. И если ему понадобится моя жизнь, я предложу ее сам, не сомневаясь в его бесконечном милосердии.

— Не может быть никакого милосердия для Дерини! — возразил Лорис. — Если ты умрешь без раскаяния, ты уж точно будешь проклят. Только если ты признаешься в своей ереси и будешь просить об отпущении грехов, у тебя может появиться хоть какая-то надежда на прощение.

Дункан очень медленно повернул голову с боку на бок, и навалившееся на него при этом головокружение заглушило голос Лориса и боль, пульсирующую в ногах.

— Господь знает, что я раскаиваюсь во всех грехах, которые совершил против Него и против кого бы то ни было. Я признаю над собой лишь Его суд, и ничей больше.

— Ты богохульствуешь каждым своим словом, Мак-Лайн! — возразил Лорис. — Покайся в ереси!

— Нет.

— Признай хотя бы, что ты каждым своим дыханием осквернял священный сан, возложенный на тебя в нарушение закона…

— Нет, — повторил Дункан.

— Ты отрицаешь, что ты часто служил Черную мессу, поклоняясь Властителю Тьмы?