Кэтрин Куртц - Сын епископа

И вот в один миг все барьеры исчезли, и Дугал был вместе с ним, и видел те безмятежные дни, когда Дункан полюбил Маризу. Робкие встречи в галерее и замковом зале, скачка с ветром наперегонки по холмам вокруг замка, непринужденные завтраки на траве под густым пологом ближайшего к замку Алдуинского леса, нежные взгляды и чистые, полные смущения, поцелуи в теплом тенистом месте, где пахнет свежей землей, между их пони, закрывающими от любопытных глаз.

А затем оба клана оказались дома, и разлетелась ужасная новость: как Ардри Мак-Ардри, тан клана Маризы, поссорился с одним из Мак-Лайнов из-за девицы в трактире… Пролилась кровь Мак-Ардри… виселица для убийцы, мрачное безмолвное шествие, доставившее оба тела обратно в Кулди — ровно настолько, чтобы Мак-Ардри собрали всех своих и уехали, прежде чем распря вспыхнет вновь…

Отчаяние Маризы, когда они поняли, что это значит для них двоих… Горе Дункана… поспешное соглашение в зале, мимоходом, о встрече в часовне нынче же ночью… само свидание — полное тревоги и страха, и обеты, которые они принесли перед Богом…

А затем — их сближение в теплой и укромной каморке на чердаке над конюшней — суетливое и бестолковое, но все же радостное. И такая скорая разлука… разлука навсегда рано поутру… Дункан глядит, не отрываясь, как она вместе со своими уезжает из Кулди, уходит из его жизни, и ни один из них не подозревает, что в мир явится дитя их юной любви…

Могучая сила чувства, наполнявшая воспоминания Дункана, хлынула через мозг Дугала, не оставляя никакой возможности сопротивляться; но теперь, когда столь многое объединило их, Дугал не испытывал больше ни малейшего страха или настороженности. Дункан отчетливо ощутил тот краткий миг, когда мальчик добровольно сделал выбор, сохранил связь и раскрылся полностью — и прилив хлынул еще мощнее, теперь Дункан мог разделить с ним еще больше.

В стороне остались лишь те вещи, которые нельзя было делить с кем бы то ни было — его священнические тайны и обязанности, чужие исповеди… Дункан поведал мальчику обо всех годах, когда они жили врозь, и переплел эти воспоминания с воспоминаниями Дугала. Их было числом поменьше, но они представлялись столь же драгоценными.

И Дугал, как только уловил, как это делается, радостно пошел ему навстречу.

Ни один из них впоследствии так и не вспомнил, в какой миг Дугал, покачнувшись, еще теснее приник к епископу, обвив его руками и рыдая, и когда хлынули слезы радости из глаз самого Дункана — лишь когда разговор душ начал наконец затихать, и постепенно возвратилось обычное состояние сознания, обнаружилось, что они сидят, тесно прижавшись друг к другу, и Дугал — наполовину на коленях у отца, а Дункан бережно гладит его волосы и мягко успокаивает, чтобы не вернулись прежние барьеры.

— Ты как себя чувствуешь? — прошептал епископ.

Шмыгнув носом, Дугал отстранился достаточно, чтобы поглядеть на Дункана, кивнул, затем протер рукавом глаза.

— Немного ноет голова… Но это, вероятно, еще не кончилось похмелье. А так — совсем неплохо.

— Посмотрим-ка, не смогу ли я сделать из «совсем неплохо» «великолепно», — предложил Дункан, опустив руку на лоб Дугалу и прикоснувшись большим и средним пальцами к быстро закрывшимся глазам. — Сделай глубокий вдох, а затем выдохни… и почувствуй, как растворяется боль. Вот так.

Оказалось достаточно легчайших прикосновений, чтобы боль отступила. И Дункан прочитывал это по тонкой ниточке между ними так же легко, как состояние Моргана, когда они работали вместе.

Когда он убрал руку, Дугал раскрыл глаза и воззрился на него с благоговением. На этот раз всякая тень страдания исчезла из янтарных глаз.

— Это твоя целительная магия? — спросил мальчик.

— Некоторым образом, — улыбнулся Дункан. — Но если ты не отпустишь мою ногу, мне придется исцелять себя от мышечной судороги, — добавил он, перемещая Дугала и вздрогнув, как только возобновилось движение крови. — Боюсь, мы все не очень хорошо продумали. Мне бы следовало усадить тебя поудобнее.

Дугал смущенно поднялся на ноги, чуть покачиваясь, пока Дункан не поддержал его и не направил к креслу.

— Меня только чуть-чуть шатает, — замотал головой Дугал. — Сейчас станет лучше. Келсон нас, поди, заждался. Я не могу откладывать, надо ему рассказать.

— Думаю… Нам лучше подождать, пока не кончится венчание, — заметил Дункан, придерживая его за плечо. — Само по себе побуждение было благим. Но у него сейчас на уме немало всякого другого. А это можно и отложить.

— Но мы не опаздываем?

Епископ покачал головой.

— То, чем мы занимались, отняло куда меньше времени, чем ты думаешь. И еще вполне можно перевести дух.

— О, — застенчиво ухмыльнувшись, Дугал позволил себе немного расслабиться, затем вдруг порывисто схватил руку Дункана и прижал к губам.

— Отец, — благоговейно прошептал он. — Ты и в самом деле мой отец. А это означает, что я тоже Дерини. — Он помедлил. — А ты знаешь, я затосковал по магическому дару в тот самый миг, когда впервые увидел, как Келсон применяет свою силу. Он погрузил раненого в сон, и я смог зашить руку. Мне показалось, что я грежу, но я ведь уже тогда, наверное, начал что-то понимать?

— Возможно, — согласился Дункан. — И, полагаю, твое умение управляться с лошадьми — тоже отсюда. Бронвин, случалось, подзывала птиц. Глядишь и ты станешь целителем.

— Я? Целителем? О, боюсь, мне всего здесь не осилить. Понадобится много лет.

— У нас есть эти годы, — проговорил Дункан. — Мы найдем и время, и учителей. Тебя изумит, как скоро приходят некоторые навыки, если только знать, кто ты есть. Мы с Алариком можем поделиться с тобой всем, что умеем. И Риченда…

— Госпожа Риченда — Дерини?

— Да, и обучалась совсем в иной школе, чем мы двое. Тебе доставит большое удовольствие знакомство с ней.

Дугал зарделся.

— Если она вообще станет со мной разговаривать. Как ты думаешь, герцог Аларик передал ей, что я ляпнул вчера вечером? Я совсем не это хотел сказать… честно.

— Я все понимаю, сынок. А если Аларик что-то ей и передал, уверен, она не приняла это как оскорбление. Да, кстати об Аларике: думаю, самая пора присоединиться к нему и Келсону.

— Ага. И посмотреть, как наш король вступает в брак честь по чести, — согласился Дугал. Вставая, он вспомнил о ширале, и благоговейно поднес его к губам перед тем, как вручить Дункану.

— Вот. Ведь я должен вернуть его тебе.

— Нет. Возьми его на память о матери.

— Но… Тогда у тебя не останется ничего, что напомнит о ней, — начал было Дугал.

— У меня останется все, — ответил Дункан, касаясь кончиком пальца щеки Дугала. — Ведь у меня есть сын от нее.

А в другом покое, совсем неподалеку, другой его сын, духовный, готовился к брачному обряду, нетерпеливый и беспокойный, между тем, как в его свадебный наряд вносили последние усовершенствования. Длинный, до пят, плащ малинового бархата усеивали крохотные халдейнские львы, вышитые тончайшим золотом, верхняя рубаха состояла из четырех кусков: два — такие же, как плащ, и два — словно его изнанка: с малиновыми шелковыми львами по золоту. В знак уважения к приграничным предкам своей невесты, он стянул волосы на затылке золотым шнуром, хотя и не заплел на горский лад. Золотую корону Гвиннеда из крестов и переплетенных листьев достали и принесли из сокровищницы замка: говорили, что ее надевал Малкольм Халдейн, когда венчался с другой меарской принцессой почти сотню лет назад, и Келсон осторожно провел пальцем вдоль одного из листьев и поглядел на Моргана, когда служители собрали свои принадлежности и удалились. Кое-кто говорил даже, что корона эта принадлежала некогда Синхилу Халдейну, а, возможно, и Фестилам до него. Если да, то, пожалуй, ее видел и к ней прикасался сам Святой Камбер.