Михаил Кликин - Два меча, два брата

Словно в забытьи рубились братья. Каждый верил, что правда на его стороне, и каждому хотелось доказать свою правоту. Со всей искренностью, что была в их сердцах, сражались они, и разум их без следа растворился в яром поединке.

Двадцать пять лет не виделись братья, но каждый день они мысленно спорили друг с другом. Не потому ли так истово занимался Толд? Не потому ли столь жадно помогал людям Эшт?

Теперь пришло время разрешить затянувшийся спор…

Не один час рубились близнецы; пот заливал им глаза, кровь марала одежду. Опустилось к западу солнце, и холодный багрянец проступил на небе.

Страшно каркнул со старой ракиты ворон, и с жутким хрустом вошел клинок в грудь.

Толд выпустил меч.

Эшт стиснул зубы и побелел.

– Я сильней… – сказали они вместе. – Я – первый…

Упал в грязь Несущий Добро. Вдоволь глотнул крови Непобедимый.

– Брат! – хрипло выкрикнул Толд, с нарастающим ужасом глядя в исказившееся лицо близнеца – словно в зеркало. – Я не думал! Я не хотел!

– Мы оба хотели… – простонал Эшт, держась за клинок, пронзивший его грудь. Кровь пузырилась на синих губах. – Мы…

Он упал…

Через три дня Эшт лег рядом с матерью и отцом.

Старшего сына Лэдош-Вдовец назвал Толдом, что с языка племени рондов переводилось как Непобедимый. Младшему сыну ир дал имя Эшт – у серых людей это короткое слово означало «несущий добро».

Много времени проводил Лэдош возле колыбелей. Туманились его глаза, когда смотрел он на детей. Разное думалось, и не было рядом той, что могла бы разделить тяжесть его дум…

Исступленно, словно обезумев, тренировался Толд. Монотонными упражнениями отгонял он жгучее чувство вины; в движении искал он облегчения, изнеможением боролся с мучающими мыслями.

Стремительно неслись одинаковые дни; весна сменяла зиму, незаметно пролетало лето, осенние листопады вдруг оборачивались белой метелью – и так год за годом.

Прошло время, и гнетущие чувства притупились. Но и теперь Толд не позволял себе отдохнуть. Он учился за двоих, за себя и за убитого брата.

– Нужно стать величайшим, – бормотал он, рассекая соломенные снопы легким стремительным взмахом клинка. – Только величайшему подвластны великие дела…

Нашелся бы в мире противник, равный ему по силе? Возможно. Толд не знал наверняка, но он видел, чувствовал, что ему есть куда двигаться, куда развиваться, и он спешил; он стремился достичь совершенства. Но чем дальше продвигался Толд, тем трудней давались ему новые знания и умения.

– Это нормально, – говорил он себе. – Чем ближе к вершине горы, тем тяжелей путь…

Толду казалось, что он видит эту вершину, когда его свалила болезнь.

Без малого год боролся он с предательской слабостью. Иногда ему становилось лучше, но едва он приступал к тренировкам, как болезнь возвращалась и вновь принималась грызть его изнутри. Лекари и знахари требовали от него спокойствия, а он гнал их от своей постели. Его кормили бульонами и отварами, а он велел нести мясо, хоть и не мог его разжевать…

Толд все же одолел болезнь, но после этого в нем что-то переменилось. Иногда он листал книгу, и не мог понять, знакомы ли ему описанные там приемы, или же он впервые о них читает. Иногда меч казался ему неподъемно тяжелым, и ставшая скользкой рукоять выворачивалась из дрожащих пальцев. Иногда лук не желал сгибаться, а мишень в отдалении вдруг расплывалась бесформенным пятном.

Все это злило Толда. Он не понимал, что с ним происходит. Но однажды он задержался у пыльного зеркала и вдруг увидел то, чего раньше не желал замечать: морщины и седину, тусклые глаза и серые пятна на коже.

Страшная правда открылась ему.

– Я старик…. – сказал он, и мутные глаза его омылись слезами. – Я не успел…

Долго смотрел на свое отражение Толд, и ему представилось, что это мертвый Эшт стоит перед ним.

– Неужели ты оказался прав, брат? Но ведь я был сильнее тебя!

Он услышал ответ. Или это просто ему почудилось?

– Ты топчешься на месте. Не пора ли шагнуть вперед?

– Но я все еще не готов. И уже никогда не буду…

– Забудь об этом. Просто сделай шаг…

За ужином Толд сидел, повесив голову. Быстрыми тенями шмыгала у стен прислуга, смятенные шепотки тревожили тишину, мелькали за окнами факелы, фыркали на конюшне жеребцы, скрипели двери, лязгал металл…

Он так и не дождался утра, не утерпел. Глубокой ночью Толд отправился в свое первое и единственное странствие.

Лэдош Однорукий часто вспоминал слова старого десятника Кенрана.

«Однажды ты не сможешь идти дальше, – не раз повторял тот. – И если ты не найдешь человека, кто сможет продолжить твой путь, то все пройденное тобой окажется бесполезной тратой сил и времени. Жизнь прожита впустую, если твою ношу некому подхватить…»

Лэдош Однорукий с тревогой и надеждой смотрел на крохотные ручки сыновей.

В одной из деревень Толда встретили так, будто давно его ждали. Староста вынес чару вина, накрытую ломтем соленого сыра, с поклоном протянул заезжему гостю:

– С великой просьбой обращаемся мы к тебе, защиты ищем, о заступничестве просим.

Толд спешился, пригубил вино, прикусил сыр, вернул чашу. Гулко билось в груди сердце, пальцы левой руки крепко вцепились в рукоять меча.

– Что у вас случилось?

– Великан-людоед поселился в дубраве за погостом, сторожит дорогу, ведущую в город. Никто не приходит с той стороны, и мы туда больше не ходим. А последнее время ночами стал он наведываться в деревню. Три дня назад выбил дверь в доме кузнеца Стийка, вломился, утащил в лес его младшую дочку. А до этого сгинул в лесу бортник Тим, а сын его Гронк поседел и помутился умом, повстречав людоеда на ягоднике…

Толд читал о великанах и знал их повадки. Огромные, как рыжие медведи, могучие, словно тягловые быки, они не ведали чувства страха. С огнем обращаться они не умели, мясо ели сырым – вокруг их логовищ грудились обглоданные кости. Жертв своих великаны обычно убивали ударом дубины, а иногда придушивали, ломали ребра и ноги, спутывали лыком и живыми держали про запас.

– Я помогу вам, – сказал Толд, стараясь ничем не выдать свою неуверенность. – Только покажите мне дорогу…

Белым днем на коне он въехал в дубраву. Лишь под утро ползком вернулся в деревню. Левый рукав висел, словно кишка, набитая фаршем. Переломанная правая нога тяжело волочилась по земле. Брызги крови срывались с распухших губ, когда Толд прерывисто говорил:

– Я убил людоеда, но страх убил во мне искренность… Я думаю о смерти. Значит она уже идет ко мне… Я стар… Мне никогда не стать великим воином…

– Это не так, – ответил ему староста. – Ты был великим воином, и ты останешься таким навсегда. – В его словах было столько веры, что Толд с удивлением посмотрел говорящему в лицо.