Тэд Уильямс - Башня Зеленого Ангела

Он нашел ее в палатке беседующей с Адиту, которая заходила к Саймону утром. Мириамель приветствовала его достаточно дружелюбно и поахала над его ранами, так же как и он над ней, но, когда Саймон выразил свои соболезнования по поводу смерти ее дяди и отца, она внезапно заговорила холодно и отстраненно.

Саймону хотелось верить, что это не более чем оправданная горечь человека, прошедшего через ужасные испытания и потерявшего всю семью, не говоря уже о ее несчастной роли в смерти отца, но он не стал обманывать себя, считая, что только это было причиной ее странной реакции. Она и на него реагировала так, словно что-то в Саймоне заставляло ее чувствовать себя до крайности неловко. Ему было грустно видеть в ее глазах эту отстраненность после всего того, через что они прошли вместе, но, кроме того, он злился, не понимая, почему нужно было обращаться с ним так, будто это он заставил ее идти в Эркинланд, а не придерживаться плана Джошуа. Он пытался скрыть свою злость, но беседа становилась все холоднее, пока он не извинился и не ушел, навстречу холодному ветру.

Навстречу холодному ветру вверх по горе пошел он, чтобы побродить по слякоти покинутых дворов Хейхолта.

Саймон остановился, глядя на груду камней, которая некогда была Башней Зеленого ангела. Маленькие фигурки двигались по развалинам. Эрчестерцы рылись в них в поисках чего-нибудь, что можно обменять на еду, или талисмана, который мог бы напоминать о том, что уже стало легендой.

Саймон подумал, что это странно. Он опускался так глубоко, как никто на земле, и взбирался почти так же высоко, но очень мало изменился. Он стал, возможно, немного сильнее, но догадывался, что этой силой обязан главным образом неколебимой твердости мест, по которым он блуждал. В остальном он был почти таким же, как прежде. Кухонный мальчик, назвал его Прейратс. Священник был прав. Несмотря на то что он рыцарь теперь, несмотря на все, что случилось с ним, в его груди всегда будет биться сердце кухонного мальчика.

Что-то привлекло его внимание, и он нагнулся. Зеленая рука лежала в сточной канаве у его ног. Зеленые пальцы торчали из грязи в застывшем жесте освобождения. Саймон наклонился и соскреб немного земли, освободив руку и бронзовое лицо.

Это был ангел с верхушки башни, упавший на землю. Он вылил на высокоскулое лицо пригоршню воды из лужи, расчищая глаза. Они были открыты, но никакой жизни в них не было. Перед ним лежала просто поваленная статуя, больше ничего.

Саймон встал и вытер руки о штаны. Пусть кто-нибудь другой вытаскивает ее из грязи и забирает домой. Пусть ангел будет стоять в углу в каком-нибудь доме и нашептывать обманчивые истории о глубинах и высотах.

Но когда он уходил через Внутренний двор, повернувшись спиной к развалинам башни, голос ангела — голос Лилит — вернулся к нему.

Эти истины слишком могущественны, говорила она. Мифы и ложь вокруг них слишком велики. Ты должен увидеть их, и ты должен понять сам. Но это была твоя история.

И она показала ему действительно важные вещи. Доказательства этого, по крайней мере часть доказательств, лежали разбросанные на тысяче локтей земли за его спиной. Но было что-то еще, мучившее его на грани понимания, то, что время и обстоятельства не дали ему обдумать. Теперь загадочная нить памяти вернулась к нему, и ее нельзя было отбросить. И ближе всего он подошел к тому, чтобы понять все в Тронном зале…

Его шаги эхом отдавались по каменным плитам. Больше не было слышно ни звука. Место, куда еще не добрались мародеры, — немого присутствия трона из костей дракона достаточно было, чтобы мурашки побежали по коже, и в лучшие времена, а нынешние времена нельзя было назвать лучшими.

Послеполуденный свет — более теплый, чем в тот день, когда он был здесь в последний раз, — лился из окон, окрашивая кучу полинявших знамен, хотя малахитовые короли все еще прятались в черных тенях своих камней. Саймон вспомнил пустоту надвигающегося небытия и помедлил. Сердце его колотилось, но он преодолел мгновенный страх и шагнул вперед. Та темнота исчезла. Король был мертв.

При ярком свете дня огромный трон казался менее страшным, чем помнил его Саймон. Чудовищная зубастая пасть все еще выглядела угрожающе, но некая жизнь, которую он когда-то чувствовал в ней, теперь исчезла. В пустых глазницах не было ничего, кроме паутины. Массивный веер скрепленных проволокой костей развалился, и было ясно, что некоторых не хватает, хотя вокруг кресла было пусто. Саймон припоминал, что видел пожелтевшие кости где-то в другом месте, но он отогнал эти воспоминания: нечто другое привлекало сейчас его внимание.

Эльстан-Рыбак. Он стоял перед каменным изваянием и разглядывал его, пытаясь найти точку, которая могла бы оживить его застопорившуюся память. Когда он смотрел на лицо короля-мученика в своем видении на Дороге снов, в нем было что-то знакомое. Раньше, в Тронном зале на пути к башне, он думал, что все дело в сходстве со статуей, на которую Саймон так часто смотрел прежде, но теперь он понимал, что в этом лице было и еще что-то очень знакомое. Лицо каменного короля было очень похоже на другое, которое он тоже видел очень много раз — в зеркале Джирики, на отражениях в пруду или на сияющей поверхности щита. Элъстан был очень похож на Саймона.

Он поднял руку и стал смотреть на золотое кольцо, пытаясь вспомнить. Народ Рыбачьего короля ушел в изгнание, а Престер Джон появился позже, претендуя на убийство дракона и вместе с ним на трон Эркинланда. Моргенс доверил ему кольцо, в котором заключена была эта тайна.

Это твоя история, сказала Лилит. Кому еще можно было доверить тайну и удостоверение прав дома Эльстана кроме… наследника Эльстана?

Он стоял перед статуей, и внезапная уверенность охватила его, вызвав дрожь страха и изумления.

Большая часть вечера прошла, пока Саймон, погруженный в мысли, бродил взад и вперед по Тронному залу. Он опять смотрел на статую Эльстана, когда услышал шум в дверях за спиной. Саймон обернулся и увидел герцога Изгримнура и еще несколько человек, входивших в зал. Герцог осторожно оглядел его:

— Ах, ты, выходит, тоже знаешь об этом, да?

Молодой человек ничего не сказал, но лицо его было полно противоречивых эмоций. Изгримнур осторожно оглядывал Саймона, недоумевая: неужели это тот мальчик, которого годом раньше привезли ему на равнине к югу от Наглимунда переброшенным через седло?

Он уже тогда был высоким, хотя, конечно, не таким высоким, и густая рыжеватая борода была еще только юношеским пушком — но изменилось не только это. Появилось какое-то неизмеримое спокойствие, которое могло свидетельствовать о силе — или о неуверенности.

— Я думаю, что понял кое-что, — сказал наконец Саймон, аккуратно лишив свое лицо какого бы ни было выражения. — Но полагаю, что это не имеет большого значения даже для меня.