Олаф Бьорн Локнит - Алая печать

– Чем она обычно занята? – тихо спросила я. Потолок подвала, казалось, еле заметно колебался у нас над головами, грозя вот-вот опуститься. – И для чего ты держишь кроликов и куриц?

– Еда для нее, – кратко и недвусмысленно пояснил охранник. – Когда она проголодается, стучит в дверь. Иногда она поет или говорит с людьми, которых здесь нет. Когда у нее проясняется в голове, она разговаривает со мной. Я объяснил ей, почему она заперта в подвале. Она согласилась, что господин поступил правильно.

Он остановился подле особенно массивной двери, обитой полосами железа, жестом велев мне поставить фонарь на пол. Звеня ключами, отпер сначала один замок, потом второй. С усилием отодвинул створку.

Сначала я увидела непроницаемый мрак, перекрещенный ровными линиями. Потом догадалась – на расстоянии шага от дверей установлена решетка из толстых прутьев, глубоко утопленных в камни стен, пола и потолка. Клейн оценивающе покосился на меня и начал ритмично постукивать ключами по железной обшивке двери.

В комнате что-то шевельнулось. Перетекло с места на место, словно ожившая частица мрака. Потом негромко засмеялись, и я впервые в жизни поняла, каково шлепаться в обморок. Пришлось изо всех сил вцепиться в шершавую ободверину, чтобы не упасть. В смехе, собственно, не заключалось ничего страшного, он звучал приятно и немного кокетливо, что показалось мне самым жутким.

«Не надо было приходить сюда», – запоздало подумала я, и тут она появилась возле решетки. Не появилась, возникла. Чуть сгорбившаяся, легко движущаяся тень, одетая в некогда хорошее, а теперь разодранное на лоскуты черное платье с ярко-алыми вставками. Остановилась по ту сторону решетки, положила руки на железные перекладины и выжидающе уставилась на нас чуть расширенными глазами. Выпущенные когти в тусклом свете фонаря отливали зеленоватым блеском.

– У нее хорошее настроение, – привычно отметил Клейн. – Госпожа, к тебе пришли. Узнаешь эту девушку?

– Доли-Доли-Долиана, – почти ласково пропело существо, некогда бывшее моей матерью. – Где твой братец?

Я открыла рот, но заговорить почему-то не получилось. Словно я забыла, как это делается.

– Мужчины всегда чем-то заняты, – пожаловалась Ринга Эрде. – У них никогда не хватает времени. Досадно. Они сами не понимают, что упускают. Ты хотела мне что-то сказать, верно?

– Говори, пока она понимает, – толкнул меня Клейн. К сожалению, мне было нечего сказать. Мать, конечно, вела себя странновато, но безумной не выглядела! Не спрашивать же напрямую, что с ней случилось!

– Я пришла тебя навестить, – мой пересохший и намертво прилипший к гортани язык наконец задвигался. – Мама, я… Нам не хватает тебя. В доме пусто. Отец тоскует, хотя не признается. Мама, – я хотела подойти ближе к решетке, но Клейн уронил мне тяжеленную руку на плечо и отодвинул назад, – мама, неужели с нами, со мной и Вестри случится такое же? Или у твоей болезни есть какая-то иная причина? Я должна найти средство вытащить тебя отсюда! Подскажи, если можешь!

Женщина с другой стороны решетки задумалась, наклонив голову набок. Подняла правую руку, как гребнем, провела выпущенными когтями по всклокоченным волосам. Искоса поглядела на меня, словно хитрое животное, ищущее путь к бегству.

– Маленькая храбрая Долиана, одна против всего света, – с коротким смешком произнесла она. Этот характерный иронический смешок всегда принадлежал ей и только ей. – Ничего ты не добьешься. Так должно быть. Я сама виновата. Радуйся – у тебя в запасе имеется по меньше мере сотня лет яркой и запоминающейся жизни. Какая разница, что случится потом?

– Есть разница! – упрямо возразила я. – Мама, ты что-то знаешь? Нечто, о чем не хочешь никому говорить? Скажи мне. Я не проболтаюсь.

Мать оттолкнулась от решетки и исчезла в глубине комнаты. Мои глаза привыкли к темноте, и теперь я видела, как она бродит взад-вперед, мотая головой и время от времени пританцовывая. Словно не имело никакого значения, что она заточена в подвале собственного дома, а ее разум распадается на тысячи осколков.

– Ступай к отцу, – вдруг отчетливо произнесла она.

– Ты хочешь, чтобы я ушла? – оторопела я. Мать, не обращая на меня внимания, нараспев продолжала:

– Беги к морю, к красным соснам над рекой. Красное, все красное… Красное сияние льется с другого конца времен. Сияет и живет.

– Где живет красное сияние? – в отчаянье я ухватилась за единственную понятную фразу. – У моря, где растут сосны?

– Оно здесь, – Ринга сжатым кулачком постучала себя по голове. – И здесь, – взмахом руки она обвела широкий круг. – Здесь-здесь-здесь!

– В городе? – предположила я.

– В Лан-Гэлломе, – с внезапным презрением отчеканила моя мать. – Над морем. Никакое зло там не тронет тебя. Беги и спрячься!

Слово «Лан-Гэллом», если я правильно разобрала, мне ничего не говорило. Понятно только, что это место – область, город или поселение – расположено где-то у моря. Значит, на Полуденном Побережье.

– Но сияние? – решилась переспросить я. – Где искать красное сияние?

– Оно любит власть, – задумчиво ответила госпожа Эрде. – Где сердце власти, там его обитель. Затаившееся и холодное.

Она внезапно закружилась посреди темного подвала, раскинув руки и запрокинув голову назад. Сделав два-три круга, остановилась, словно забыв обо мне, гибко опустилась на пол и принялась вполголоса напевать. После некоторого раздумья я узнала язык – разновидность старинного зингарского диалекта. Песни же такой я никогда не слышала.

Она подняла голову и запела громче, явно обращаясь ко мне:

Я попятилась. Что я здесь делаю, в старом, сыром подвале, в обществе зверообразного громилы и потерявшей разум женщины, поющей на давно забытом наречии и играющей в непонятные загадки? Бежать, скорее бежать отсюда!

Шарахнувшись назад, я едва не опрокинула фонарь и неуклюже побежала к выходу. Вслед мне летел чистый, язвительный смех Ринги Эрде и добродушное ворчание Клейна, уговаривавшего мою матушку вести себя спокойно, тогда он обязательно принесет ей молоденькую, отборную курочку. Их голоса эхом отдавались от стен и потолка, и долго преследовали меня – даже когда я выбралась во двор и вбежала в дом.