Олаф Бьорн Локнит - Песчаные небеса

– Дай-ка мне твой кинжал.

Начальник стражи, не догадываясь, что затеял северянин, вынул из усыпанных драгоценными камнями и жемчугом ножен узкий клинок и протянул Конану.

– Ну, возьми… Ты хочешь разрезать им паутину?

– Попытаюсь, – хмуро буркнул северянин. Он предполагал, что может сейчас произойти и, не желая рисковать своим мечом, решил, что кинжал Самила не представляет особой ценности. Сталь, конечно, хорошая да и рукоять дорогая, но если что случится, то начальник стражи всяко сумеет найти ему замену в оружейной дворца. Наклонившись над отверстием, Конан протянул руку с кинжалом и коснулся острием паутинки. Синеватый свет резко сменился белой вспышкой, и Конан, быстро отскочив, внимательно осмотрел оружие. Кончик клинка был аккуратно срезан чуть наискось, словно не металл это был, а полоска пергамента.

“Видел я уже когда-то такие фокусы. Стигийские колдуны иногда опутывают огненной сетью места, куда не должен соваться чужой. И всегда помогает, хоть от воров, хоть от кого другого! Но здесь заклятие слабенькое. Будь огненные линии потолще, кинжал просто в прах бы рассыпался. А пройти туда никак не получится до утра, ибо заклятие паутины действует лишь от захода до восхода солнца…”

– Пошли обратно, – подтолкнул Конан Самила. – Теперь я знаю все, что мне нужно.

Стражник с великим почтением посмотрел на могучего северянина, не убоявшегося даже магической заграды, и, вздохнув, загнал испорченный кинжал в ножны. Немного помявшись, он нерешительно произнес:

– Послушай, почтенный… Э-э… Понимаешь ли, я не очень хочу возвращаться во дворец, а тем более попадаться на глаза шейху Джагулу. Я прекрасно понимаю, что меня ждет, в лучшем случае, лишение чина, а в худшем же… – Самил провел ребром ладоне по своей шее. Жест был более чем понятен. – Я не желаю из-за недосмотра дурней-стражников лишаться головы. Мне сейчас лучше бы взять коня и немедля покинуть крепость Баргэми навсегда. Шейх человек горячий. Так я пойду?

– Еще чего! – рявкнул на него Конан. – Ты пойдешь вместе со мной к Джагулу и все ему объяснишь, а я, если что, за тебя словечко замолвлю.

– Твое слово вряд ли спасет меня, – взмолился Самил, – отпусти! Я исчезну из дворца столь же незаметно, как ящерица исчезает в песке. Никто не заметит, клянусь!

Киммериец молча схватил за шиворот уже начавшего потихоньку отступать в темноту Самила и решительно потащил за собой, не обращая внимания на сдавленные стоны всерьез перепуганного начальника стражи. Мысли о том, чтобы обнажить против северянина оружие у Самила даже не возникло, ибо он понимал, что в этом случае смерть настигнет гораздо раньше, и палачу Джагула не придется лишний раз показывать свое искусство.

Крепко держа Самила за ворот халата, Конан легко взбежал по винтовой лесенке и, войдя в зал, застал шейха Джагула бушевавшим в неистовой ярости безграничного отчаяния. Едва Конан откинул рукой прикрывавший вход ковер, как его глазам открылось жуткое зрелище: главный евнух, тоненько подвывая от нечеловеческого ужаса, стоял на коленях, а рядом с ним высился здоровенный детина в темном халате и тюрбане, поднявший над головой несчастного скопца, который был меньше всего повинен в случившемся, изогнутый меч с широким лезвием. В следующее мгновение, молодецки ухнув, палач низверг жуткое орудие на шею бывшего хранителя гарема шейха Джагула, раздался отвратительный тихий хруст, и на ковер хлынула алая волна крови. Голова, с глухим стуком упав на пол, подкатилась к ногам киммерийца.

“Пожалуй, шейх погорячился, – подумал Конан, отодвигая носком сапога окровавленную голову с трепещущими веками. – Не зря Самил так трусил.”

Но, видимо, гнев владыки временно остыл, ибо жертвами его уже пали трое скопцов и начальник смены стражи, дежурившей у дверей гарема. Их головы были сложены жуткой кровавой пирамидой у ног господина, а тела валялись там, где свершилась скорая расправа. Едва увидев Конана, Джагул аль-Баргэми возопил:

– Ты нашел ее, о чужеземец?!!

– Кого ты имеешь в виду, шейх? – бесстрастно произнес Конан. – Кого все-таки похитили?

– Мирдани!!! – шейх выкрикнул это слово столь громко, что, казалось, осыплется бисерная вышивка с его ночного халата.

– Я так и думал, – кивнул киммериец. – Найти ее мне не удалось, но зато доблестный Самил нашел место, где скрылись джавиды вместе с твоей дочерью.

– Самил? Этот подлый сын Нергала, да пожрет его тело равах?! Смерть ему! Эй, палач!..

Самил, стоявший за спиной Конана, как подкошенный рухнул на колени, сумев сдавленно пробормотать одно-единственное слово:

– Пощади!..

– И в самом деле, не следует этого делать, – ровным голосом сказал Конан, понимая, что вступаясь за растяпу-стражника, рискует потерять расположение шейха. – Джавиды использовали магию, и когда я вместе с Самилом искал их след, он не убоялся их злобного чародейства… – Конан едва сдержал улыбку, вспомнив задрожавшие при виде магической паутины губы начальника стражи. – И кроме того, он был смел и безжалостен в битве с джавидами, я видел.

Это, конечно, было наглое вранье, ибо Конан отлично помнил, что Самил появился лишь тогда, когда карлики начали отступать из гарема, и обнажил саблю больше для вида. Однако обещания надо выполнять – киммерийцы всегда держат слово, кому бы оно ни было дано.

Самил на четвереньках пополз к ногам шейха, обернувшись на Конана и одарив его взглядом, в котором собачья преданность сочеталась с безграничной благодарностью. Пылко облобызав туфли повелителя, он простерся на ковре, бормоча неразборчивые призывы к милости великодушного владыки. Шейх недовольно пнул его в лицо и, скривив тонкие старческие губы, рыкнул:

– Прочь с глаз моих, собака! Благодари нашего гостя, подарил тебе жизнь он, а не я. С этого дня в моем дворце нет начальника стражи Самила аль-Мурди! Есть раб Самил аль-Мурди, и этого раба я дарю моему гостю и спасителю.

“И кто меня за язык тянул? – огорченно подумал Конан. – Конечно, ему бы отрубили голову, но, по крайней мере, я не остался бы в дураках! Что я теперь с ним делать буду? Пропью в кабаках Султанапура? ”

Самил резво подполз к ногам Конана и хотел было приложиться губами к его сапогам, но киммериец так свирепо прошипел:”Пшел вон, дубина!”, что бывший начальник стражи проворно поднялся на ноги и, согнувшись в раболепном поклоне, начал пятиться к выходу из зала.

– Эй, раб! – вдруг окликнул его шейх, и Самил в ужасе снова грохнулся на колени, побледнев, как полотно. – Раб! Дай сюда свою саблю и кинжал! Оружие могут носить только свободные люди.

Дрожащими руками Самил снял с себя пояс и протянул его подошедшему палачу. Последний вынул кинжал, осмотрел его и швырнул на пол. Саблю же могучие руки заплечных дел мастера переломили надвое как прутик, а обломки он поднес к шейху и положил у его ног. Только после этой церемонии Самил был отпущен, и исчез из зала, как и обещал Конану – подобно ящерице в барханах.