Олаф Бьорн Локнит - Посланник мрака

Чрезвычайно романтичное представление, не имеющее почти ничего общего с действительностью.

Даже теперь, когда граф Монброн выполнял личное поручение Его величества короля Аквилонии, когда загадка громоздилась на загадку и тайна прорастала из тайны, когда соседнее великое королевство стремительно погружалось в омут хаоса и безвластия, Маэль не изменил своим привычкам.

– Проснись, граф! Тебя ждут великие дела!

– Бу-бу-бу… – очень недовольно донеслось из-под шерстяного пледа. – Веллан, отцепись! Не видишь, я занят! Я сплю!

– Скоро полдень будут звонить, – сообщил оборотень и потыкал шерстяной сверток, возлежавший на широкой лавке, ножнами от меча. – Мы с Тотлантом заказали обед.

– Я потом покушаю… – невнятно прогудел Монброн. Надо же, его не соблазнило даже магическое слово «обед». – Ты иди, иди… Короля накормите!

– Твой король, – хохотнул Веллан, – уже задрал курицу на дворе. Вся пасть в крови и в перьях. Озверел! Кстати, Зенобия с Аластором пришли. Вот они о Конане и позаботятся. Как знаешь, дрыхни. Я пошел.

Хлопнула дверь. Маэль перевернулся на другой бок и через несколько мгновений вновь оказался на зыбкой грани снов и яви, когда человека уже начинают посещать видения. Из сероватого тумана выплыл силуэт большого черного зверя, не то собаки, не то волка, но чудовище отчего-то носило на голове золотой венец о пяти зубьях и могло разговаривать по-человечески…

– Да что такое? – Монброна подбросило с лавки, будто катапультой. Весь плед был усеян осколками битого толстого стекла, благо лежанка стояла как раз под окном. Какой-то мерзавец попросту запустил со двора камнем прямиком в раму, расщепил тонкие деревянные рейки и вдребезги разнес редкое, почти бесценное стекло, которое варили в мастерских стран Полудня.

Орудие преступления оказалось крупным, с два кулака булыжником – если бы он упал прямиком на Маэля, не миновать синяков. Но камень откатился по полу к дальней стене, а сам граф, выглянув в окно, увидел только пустой двор, по которому важно ходили грязно-белые гуси под ленивым надзором валяющейся в луже жирной хрюшки.

– Ну и шутники живут в этой Немедии, – проворчал месьор граф. – Да таким камнем убить можно! Придется попенять хозяину…

И вдруг Монброн застыл. Валявшийся в углу камень выглядел несколько необычно. Обычные камни, которыми мальчишки швыряются в окна, никогда не перетягивают тонкой бечевкой и уж тем более не заворачивают в пергамент. Причем в дорогой пергамент, белый с тонкими бежевыми прожилками. И не закрепляют веревочку красной сургучной печатью.

– Интере-есно, – протянул Маэль, подошел к странному булыжнику, нагнулся и поднял. Да, тяжеловат. Чтобы добросить эдакое письмецо до второго этажа, требуется изрядная сила. – Письмо, что ли?

Да, именно письмо. Граф сорвал печать, развернул пергамент и аккуратно отложил округлый булыжник на стол. Заново протер глаза и всмотрелся в ровные строчки, написанные чуть угловатыми аквилонскими буквами.

Прочел. Перечитал еще раз, будто не поверив. Снова выглянул во двор, безосновательно надеясь обнаружить хоть какие-то следы отправителя. Вернулся к столу, бросил на него депешу, потянулся к кувшинчику, в котором должно было оставаться вино, обнаружил, что сосуд пуст и медленно уселся на свою лавку.

– Граф, сколько можно ждать? – дверь отворилась, и в комнате появился Тотлант. – Все давно собрались! И вообще, масса новостей! Войско мятежников принца Ольтена подойдет к городу ближе к вечеру! К бургомистру уже прибыли нарочные принца! Городской управитель вовремя поддержал Рокод.

– А, это ты, Тотлант… – слабо выговорил Маэль. – У меня тоже новости. Посмотри на столе.

Волшебник взял широкий и измятый пергаментный лист. Пробежался взглядом по тексту.

– Кто такой Амори, барон Данвил Коринфский? – сразу же спросил стигиец, глянув на подпись. – Твой знакомый?

– Хуже, – выдохнул Маэль. – Я понимаю, что не могу раскрывать такую важную тайну, но в свете последних событий… Данвил – личный представитель в Немедии главы Латераны, его светлости барона Гленнора. Он самый главный. Точнее, сейчас самый главный – я… Был.

– Самое время зарезаться, – бесстрастно покивал Тотлант, изучая письмо. – Похоже, тебя с треском выгнали из Аквилонской тайной службы, лишили всех наград и настоятельно советуют в Аквилонии больше не появляться. Что ты натворил в Офире?

– Глупейшая история, – простонал Монброн, закрывая лицо руками. – Год назад когда я охотился за бумагами владельцев золотых рудников, я скрыл от барона Гленнора четыре векселя. Так, мелочь. Всего-то на сумму четырех с половиной сфинксов…

Тотлант присвистнул:

– Ничего себе мелочь! Четыре с половиной тысячи офирских талантов, сиречь четыреста пятьдесят тысяч денариев! На такие деньги можно купить большое баронство в центре Аквилонии, с замком, полями и десятком деревень. Куда ты дел векселя?

– Спрятал дома, в тайнике… Хотел, что называется, обеспечить безбедную старость… И кто-то пронюхал! Позорище! Граф в сорок втором поколении уличен в банальной краже!

– Четыре с половиной сфинкса, – ошеломленно покачал головой Тотлант. – Не сказал бы, что это банальная кража. В казне Пограничья в общей сложности и трех сфинксов не наберется. С размахом работаете, месьор граф. И что ты теперь будешь делать?

– Не знаю… – севшим голосом пролепетал Монброн. – Наверное, утоплюсь.

– Топись в вине, – посоветовал волшебник. – Не расстраивайся. Объяснишь все Конану, он поймет. Сам таким был. Подумаешь, выгнали из Латераны! Жизнь-то не закончена! Одевайся и спускайся в обеденную залу. Потом придумаем, как поступать.

Тотлант вышел, а Монброн продолжал восседать на лавке и пораженно созерцать валяющийся на столе жеваный пергамент, который принес ему наихудшее известие в жизни. Ладно, утеряны должность конфидента и деньги (очень немалые, скажем прямо…). Но какая пощечина! Какой удар по чести дворянина! Причем удар вполне заслуженный…

Зенобия Сольскель и Аластор Кайлиени.

Дочь почтенного Стеварта Сольскеля, в отличие от изнеженного аквилонского графа, просыпалась рано. Две комнатки, которые они с Аластором сняли у хозяина «Бездонной бочки», славной на всю округу изумительным черным элем, более напоминали каморки, предоставляемые в богатых домах нищим родственникам или самым нерадивым служанкам. Четыре шага в длину, три в ширину, жесткая лежанка, тонкое потертое одеяло и набитая соломой подушка.

Другая женщина после многолетнего жития в замке короны Бельверуса восприняла бы столь неудобное помещение как тюремную камеру, однако Зенобия не стала возмущаться. Она отлично помнила детство и юность, проведенные в одном из глухих поселений в Граскаальских предгорьях, старый дом деда, выстроенный в асирских традициях – длиннющий сруб, наполовину вкопанный в землю. Там действительно было тесно, ибо обширная семья дедушки Рагнариса насчитывала восемнадцать голов без учета его наложниц.