Наталия Мазова - Янтарное имя

С гор налетел порыв не по-апрельски холодного ветра.

Светлогривый скакун каких-то уж совершенно немыслимых кровей зябко передернул ушами, переступил с ноги на ногу, очень недовольный…. Подумать только – он честно проделал эти тридцать миль до Лесного Венца на такой скорости, словно за ними гналась свора демонов, а всадница, вместо того, чтобы о нем позаботиться, бросила его, еще разгоряченного после скачки, на этом открытом всем ветрам холме, даже не потрудившись привязать, и бегом кинулась в этот несчастный замок!.. Ладно бы была она гонцом с важным донесением – так нет же, последней кляче в округе известно, что Лесной Венец, когда-то принадлежавший благородной Ланнад, уже лет двести как пуст и медленно разрушается временем….

Наверное, если конь считал своего всадника женщиной, то так оно и было. Однако при первом взгляде на это создание пол его определить было не так легко, и теплые, но совершенно бесформенные штаны и куртка еще больше способствовали этой неопределенности. А впрочем, если приглядеться…. не бывает таких лиц у мужчин, даже если они еще совсем мальчишки….

Вообще о внешности создания, которое, задыхаясь, взбиралось по крутой винтовой лестнице в Башню Молчания, крайне трудно было сказать что-либо определенное. Разве что уподобить эту женщину тепличному растению – выше среднего роста, была она так болезненно худа и бледна, словно никогда не касались ее благодатные лучи солнца. В остальном же – красива она была или безобразна? Совсем молода или уже в зрелых годах? Какого цвета были ее волосы и глаза, и было ли в чертах лица хоть что-то, что могло привлечь к себе внимание?

Было.

Выражение этого бесцветного, словно несуществующего лица было застывшим в своей обреченности и отрешенности выражением фанатизма. Таким могло быть лицо мученицы из первых христиан, как благодати ждущей огня или львиных клыков…. Нет, в том-то и дело – как благодати, ведь мученица знает, что смерть для нее означает спасение души, и приветствует ее просветленной улыбкой. На этом же лице ясно читалась готовность отдать все – и душу, и честь – во имя какой-то абстрактной, завораживающей своей непонятностью идеи, холодное, стоящее по ту сторону света и тьмы упорство делательницы революций….

К счастью, мир, в котором стоял Лесной Венец, еще не дожил до времен потрясений, активно востребующих такого рода фанатизм. Местный уроженец скорее заподозрил бы эту женщину в причастности магии, хотя и это вряд ли – наверное, просто счел бы безумной….

Она добралась до последнего этажа и, распахнув дверь в комнату, сразу же направилась к полкам, на которых в ряд стояли небольшие шкатулочки из слоновой кости с вырезанными на крышках странными письменами, похожими на эсхартские руны. И совершенно неожиданно ледяное выражение обреченности на ее лице растаяло под какой-то детски счастливой улыбкой….

Легко, словно касаясь святынь, она по очереди снимала крышечки со шкатулок, в каждой из которых лежал большой, выпукло обточенный кристалл. Все кристаллы были похожи формой, но не было и двух, сходных цветом и яркостью блеска. И с блаженной улыбкой она ласково гладила одни кристаллы кончиками пальцев, на другие просто долго глядела, неслышно шепча что-то себе под нос, а над двумя или тремя сразу же захлопнула крышки, предварительно показав им язык. Похоже, она действительно была безумна, эта женщина, похожая на бесприютную душу, насильно вырванную из оков плоти….

Вот она взяла в ладони один из кристаллов – зеленый почти до черноты, от темноты своей кажущийся очень тяжелым – и сразу дернулась всем телом в немыслимом напряжении радости-страдания, и почти выронила кристалл назад в шкатулку. Ветер, гулявший по комнате хозяином замка, сумел прочитать по ее губам: «Нет…. не под силу…. умру сразу….» Помедлив, взяла другой – яркий, светом горних высей лучащийся сапфир. Покачала на ладонях, приласкала легкими прикосновениями, поднесла к губам…. и остановилась на полпути. С трудом, виновато улыбнулась – и вернула в шкатулку, накрыв его крышкой особенно бережно, словно ребенка одеяльцем прикрывала. И решительно взяла, почти выхватила из третьей шкатулки густо-коричневый, отблескивающий то золотом, то кровью, с маленькой щербинкой на одной из граней.

Держа выбранный кристалл в ладонях, она подошла к окну и зачем-то полюбовалась камнем на просвет. Снова, как и предыдущий, покачала в руках, погладила и наконец, склонившись к лодочке ладоней, медленно и сильно дохнула на него.

Ало-золотой свет в камне запульсировал, разрастаясь – и вдруг ниоткуда в комнату ворвались аккорды гитары, к которым почти сразу же присоединился голос певца. Мягкий, волнующий душу своими серебристыми переливами, он был предназначен для того, чтобы петь о любви – но песня была совсем об ином. О смертном бое, в котором невозможна победа, ибо бой этот из таких, где неправы обе стороны уже потому, что позволили ему начаться….

Она слушала, закусив губу. Кончилась одна песня, другая, третья – она все стояла с каменно затвердевшей спиной, запрокинув голову, чтобы удержать слезы в глазах…. Да, она никогда не была сильной и прекрасно знала это, и сюда шла совсем не за силой – но все же, все же…. Ветру уже не составляло никакого труда читать по ее губам, ибо она повторяла слова песен.

Еще одна баллада отзвучала в пустой комнате заброшенного Лесного Венца, и почти тут же началась новая. Казалось, что она мало отличается от предыдущих – все они были в одном стиле – но услышав ее, она снова содрогнулась всем телом, и горло ее напряглось в безмолвном стоне, мучительной попытке хоть на секунду влить свой отсутствующий голос в ЭТО…. Но ничего не вышло, и тогда она резко наклонила голову – слезы так и хлынули на кристалл в ладонях – и припала губами к той самой грани, на которой была щербинка. Острый скол поцарапал ей губу, и пара алых капель потекла по полированной грани вслед за жгуче бесцветными – она в своем безумии даже не заметила этого, не то целуя ало-золотую грань, не то шепча слова баллады…. А голос неведомого менестреля, поющего о вечном, все так же царил в башне, еще при Ланнад прозванной Башней Молчания.

Внезапно она резко отодвинула от лица ладони – кристалла в них больше не было, в них, как в той легендарной Чаше, пламенел свет, то наливаясь кровью, то мягко сияя золотом заката…. Лицо ее снова застыло в фанатичной обреченности, и, почти уже не осознавая, что делает, она прижала ладони к лицу, провела по нему, словно умываясь светом…. И мягко, по-прежнему не проронив ни звука, осела на пол у окна, и губы ее дрогнули последний раз, и ветер, встревоженно кинувшийся к ней, прочитал по ним – имя….