Ольга Погодина - Обитель духа

– Через три дня будем Аргун Тайлган праздновать – совместное жертвоприношение делать. – Хан без труда разгрыз баранье ребрышко, добираясь до мякоти. Кости он обгладывал дочиста, с хрящами, – немного собакам радости. – Поезжай для начала к Онхотою, спроси, не надобно ли чего. Потом к моему повару, все ли для гостей приготовлено. Потом еще ко всем главам родов съездить надо, обспросить, не нуждается ли в чем кто-нибудь. Уважить всех надо. Будут вопросы задавать, про себя рассказывай что хочешь, про Тулуя молчи. И про последнее – тоже. Надеюсь, учить тебя не надо?

– Не надо, – коротко ответил Илуге.

К вечеру он, надо сказать, ног под собой не чуял. У Онхотоя оказалось сто поручений, у ханского повара – еще того больше, а главы родов, вместо того, чтобы вежливо выражать признательность, жаловались наперебой. Еще бы удержать в голове все их жалобы!

Уже стемнело, когда он с идущей кругом головой вернулся в ханскую юрту, где хан ужинал вместе с зятьями и знатными дружинниками. Хан милостиво пригласил его к столу. Илуге, как мог, постарался скрыть свою обиду, когда Тулуй, как ни в чем не бывало, выспрашивал его о произошедшем за день. Отвечал односложно, скованно, – кто знает, может, хану не понравится, что он расскажет что-нибудь, чего не всем следует знать. Несмотря на голод, кусок в горло не лез, хоть некоторые из блюд пахли так, как потом еще долго будет сниться.

Потом все ушли, а Темрик велел ему остаться, и долго, внимательно слушал. Не перебивая. Велик хан, если сможет решить все дела и уладить все, что Илуге сумел запомнить.

На следующий день он зато был приставлен к конюху – готовить коней к скачкам, что последуют за священным жертвоприношением. Это было для него делом привычным. Илуге с немолодым уже конюхом – его звали Унда – задали коням корму, хорошо их почистили и отправились в степь разогревать.

Эх, и хороши же у хана кони! Белые кобылицы Хорага тоже неплохи, но у Темрика кони видно, что боевые, с норовом и статью, от которой дух захватывает. Когда Унда понял, что чужак с лошадьми ладить может, да еще и кони его без седла несут, то и вовсе расслабился, разрешил Илуге поплясать с жеребчиками, поиграть с ними в догонялки и в кто кого переупрямит. Один конь уж так запал ему в душу, что Илуге почувствовал что-то вроде вины перед своей гнедой кобылкой. Но этот конь – Аргол его звали – был неотразим, как знающая себе цену красавица перед застенчивой дурнушкой.

– Гляди-ка, – поражался Унда, разлегшись на седлах и лениво посматривая со взгорка, как Илуге с Арголом носятся взад-вперед с неиссякающим азартом. – Конь-то этот балованный, с норовом. Не всякого подпускает. А тебе что позволяет, глянь? Ну, точно родной ты ему. Баыр, наездник Темрика, что на скачках будет выгонять ханских коней, с ним-то плоховато ладит. Вон того возьмет за лидера, что с белой звездой во лбу.

– Не возьмет тот первого места, – тяжело дыша, Илуге спрыгнул на землю, на миг в восхищенном порыве прижался к разгоряченной, понятливой морде коня, потом слегка оттолкнул, и Аргол, сноровисто задрав задние копыта, умчался задирать остальных, – несмотря на пробежку, энергия в нем так и плескалась через край.

– Аргол возьмет.

– Аргол больно непредсказуем, – задумчиво протянул Унда. – Его кто объезжал, дак больше половины сбросил. Баыр с ним только жесткой рукой управляется. Идет он у него под седлом, но без огоньку.

– Ну а сейчас – ты видел? – настойчиво спросил Илуге. В нем горел чистый восторг прекрасным жеребцом, что сродни прикосновению божества.

– Видел, – кивнул Унда. – Так, как сейчас, пошел бы на скачках – и выиграл бы, не спорю. Дак ведь не пойдет.

– Почему это – не пойдет? – обиделся за коня Илуге.

– Такой конь. Не захочет сам – не пойдет, – меланхолично произнес Унда, – а рисковать хану не пристало. Лучше уж точное второе место, чем вообще никакого. Темрик-то его за большую цену взял, потому как в лошадях разбирается отменно. Да только сам хан уже староват – норовистых лошадей объезжать, для сына купил жеребенка, а вырос конь – не стало хозяина…

– А что… с сыном? – осторожно спросил Илуге.

– Да, говорят, лошадь сбросила, – невыразительно сказал Унда. Как-то бесцветно даже.

– А что, сын Темрика разве плохой наездник был? – удивился Илуге. Ему как-то не верилось в то, что молодой здоровый тренированный воин может погибнуть – так. Жизнь коротка и полна печали…

– У него все четверо сыновей лучшие наездники были. Младшего-то сам тренировал, знаю. А только привез его Тулуй с охоты с перебитым хребтом. Беспомощного, безголосого…

Чувствуется, конюх и ханский сын были друзьями.

«Ага, вот и другой конец веревочки. Зятек-то как есть на ханское место метит. А я… то есть мы его, да прилюдно… Нет уж, когда волк скалит зубы, только дурак решит, что он улыбается. Тебе, малек, вождь, может, и потрафил дареной шубой да дудкой с рассказами задушевными, а только я в это все не верю».

«А ты вообще не очень-то доверчивый. Может, все так и есть?» – Илуге препирался скорее из чистого упрямства и желания оставить за собой последнее слова. Великий Орхой презрительно замолк.

К счастью, Унда смотрел в землю, борясь со своими чувствами, а то бы много чего интересного на лице у Илуге увидал.

– Мне жаль, – просто сказал Илуге. Ему и правда было жаль. Даже неизвестно, кого больше – ханского сына или чудесного коня, оставленного без хозяина и друга.

– Мне тоже, – глухо сказал Унда. – Мне – тоже.

Жертвенная процессия растянулась, словно огромная змея. Место поклонения Онхотой обозначил далеко, пришлось выезжать на рассвете, что некоторым толстым хатун пришлось не по нраву. Вон и сейчас видно, иные собрались кое-как, румяна на щеки нанесли криво, волосы из-под шапок выбиваются: подскочили, поди, впопыхах, и побежали, боясь, что окажутся в хвосте. А как известно, кто окажется в хвосте, тому и жертвенного мяса, и архи не видать: всегда найдутся те, что на дармовщинку кусок втрое больше рта заглотнут, пусть даже этот кусок потом поперек горла встанет.

Вообще неразбериха вначале была жуткая. В голову процессии устремились сразу человек сто – сто пятьдесят. Сгрудились позади хана, локтями друг друга отпихивать не стеснялись. Темрик, правда, только улыбался в усы. Илуге видел – хан поставил его в числе десятки воинов, которые создавали прослойку между ним и его женой, и семьями его дочерей, за которыми, не отступая ни на шаг, следовала дружина. На этот раз и Илуге уловил острый дух соперничества, что шел от Тулуя. В том, как тот старался оттеснить остальных. Как рассчитанным, нарочито картинным движением поднял коня на дыбы, разворачиваясь к идущим вслед главам родов, помахал рукой, словно герой, отправляющийся на последнюю битву.