Ольга Погодина - Небесное испытание

Несколько разочарованные зрители принялись расходиться: начало обещало быть таким заманчивым… но, может, к вечеру станет интересней? Хуланы один за другим входили в юрту, кланялись деревянным онгонам – духам предков, и рассаживались в круг. Аю обнесла всех чашками с крепкой настойкой на кедраче и поставила в центр юрты большое блюдо с вареным мясом и рисом, который в осень привезли и обменяли на меха на Пупе у куаньлинских торговцев. Приправленное травами и диким луком, диковинное блюдо оказалось куда как хорошо. Нахваливая хозяйку, хуланы аккуратно захватывали щепоть риса, подбирали его поданными лепешками и отправляли в рот. Куски мяса тоже брали пальцами, разгрызая кости крепкими зубами и смачно высасывая мозговую мякоть. Кости, которые гости бросали в широкую глиняную чашу, позже отдадут собакам.

Есть надлежало в молчании, из уважения к духам, пославшим эту пищу хозяевам. По мере того как гости насыщались, Хэчу сделал жене незаметный знак рукой, и она вышла: женщине не след слушать разговоры мужчин за чаркой, хозяин сам разольет гостям архи.

Аю с вечера договорилась со своей соседкой, что побудет это время у нее. Да только что-то неспокойно трепыхалось у нее внутри, и вместо этого она медленно побрела к реке, под защиту запорошенного снегом ивняка – ей почему-то не хотелось, чтобы ее кто-то видел.

Пришла, опустила пальцы в холодную воду и держала, пока они совсем не занемели. Вот так бы опустить в воду свое сердце и держать, пока совсем не застынет, отрешенно подумала она.

Обернулась, каким-то звериным чутьем узнав, угадав чужое присутствие. Дархан подошел совершенно бесшумно и теперь стоял прямо у нее за спиной. От неожиданности Аю резко вскочила, потеряла равновесие и упала бы в холодную воду, если бы сильные горячие пальцы Дархана не сжали ее запястье.

– Что же ты грустишь здесь одна, жена моего брата Хэчу? – спросил ее Дархан, и его глаза жгли ее, как угли. – Или брат недоволен тем, как ты подала чарки его гостям?

– Оставь меня, прошу тебя! – взмолилась Аю. Ей бы и убежать, да Дархан загораживал тропинку. И не обойти его – в глубоком снегу завязнешь, а сзади река.

– Не могу, Аю, – почти простонал Дархан. – Видят предки, не могу!

Его руки охватили ее, притянули к себе, жадные губы нашли ее губы. В ушах зазвенело, дрожащие губы Аю покорно раскрылись ему навстречу… Почувствовав, как она откликнулась, Дархан впился в нее яростным поцелуем, его пальцы рвали с нее одежду, добираясь до кожи и обжигая, обжигая… Задыхаясь, наполовину обезумев, Аю вырвалась и вскрикнула в ужасе:

– Что ты делаешь? Увидят ведь – опозоришь!

– А ты знаешь что, Аю? – тяжело дыша, Дархан отпустил ее и до хруста сжал руки в кулаки. – Будь у тебя выбор, кого из нас ты бы выбрала, скажи?

– Зачем тебе это знать? – горько ответила Аю. – Ведь все уже так, как оно есть, и никогда не будет иначе.

– Нет, ты скажи мне, Аю. – Блеск в глазах Дархана был почти бешеным.

Слезы наполнили глаза Аю, скатились по щекам, лицо исказилось.

– Зачем ты нас обоих мучаешь? – выкрикнула она. – За что?

– Ответь мне, Аю. – Голос Дархана был почти ласковым. – Я просто хочу знать.

– Тебя, – еле слышно выдохнула Аю. – Я бы выбрала тебя.

Вот и все. Она сказала это. Опозорила себя. И Дархан, вопреки тому, что она, несмотря ни на что, ожидала, не бросился к ней, не покрыл лицо страстными поцелуями.

– А ты знаешь, все еще можно изменить, Аю, – вдруг сказал Дархан. – Все еще можно изменить.

– О чем ты? – Аю так удивилась, что даже перестала плакать. А Дархан вдруг жестко улыбнулся, повернулся и ушел, оставив ее на пустом берегу.

Она посидела еще у реки, чтобы успокоиться. Слезы высохли, но покрасневшие глаза и припухшие губы еще выдавали ее. Вот она и умылась несколько раз холодной водой, прошлась по берегу дальше, почти к изножию сопки, долго смотрела на покрытые снегом горы. Торжественная тишина вернула ей равновесие. Дархан никому ничего не скажет, а скажет – что с того? Где свидетели? Она еще своему мужу не изменила. Она, Аю, с этого дня просто не будет никуда из юрты одна выходить. И все тут. Глядишь, Дархан и перестанет ее преследовать.

Успокоив себя таким образом, Аю повеселела. Потом глянула на солнце, уже коснувшееся земли, и заторопилась обратно: в ранних зимних сумерках одинокой безоружной женщине и здесь в одиночку ходить не след, зверь иногда совсем близко к селищу подходит…

Вернувшись, она зашла все же к соседке и села с ней прясть. Прясть Аю умела очень хорошо, и ее это всегда успокаивало: кудель тянется, свивается в нитку, будто сама скользит между пальцами. И думается в этот момент о чем-то простом и уютном – о долгих зимних вечерах за тихим сумерничанием женщин, о мерцающих в полутьме угольках и сказках, которые рассказывают детям на ночь, убаюкивая… Аю незаметно начала напевать себе под нос какую-то песенку без слов.

Хозяин юрты вошел, резко откинув полог. Обе женщины подняли на него глаза и, увидев выражение его лица, замерли. Аю знала его давно, они были одного рода. И если Оху сейчас так смотрит на нее, то что-то стряслось.

– Что случилось, Оху? – стараясь казаться спокойной, спросила она.

– Хулану стало плохо прямо на пиру, – сказал Оху отрывисто. – Он посинел, схватил себя за горло и принялся кататься по земле, словно его кто душит. А потом обеспамятел. Совет прервали. Сейчас с ним шаман.

– Что? – Глаза Аю округлились, она уронила прялку. – С ним же было все хорошо еще днем!

– Я сам не видел, мне так сказали, – буркнул Оху. – Тебе надо пойти туда.

Аю, конечно, в этом совете не нуждалась: она, даже забыв набросить верхнюю одежду, простоволосой выскочила из юрты и побежала к себе. Внутри нее ныло что-то очень похожее на вину: в то время как она целовалась с братом мужа, он… его…

В их большой юрте все было перевернуто вверх дном. Озабоченные люди сгрудились вокруг мужской половины, а некоторые откинули войлоки и зашли на ее женскую – не до соблюдения приличий. Завидев Аю, ее испуганные глаза и непокрытую голову, мужчины только молча расступались.

Хэчу лежал навзничь, его глаза закатились, на всем лице выступила странная, обильная, как роса, испарина. Черты лица заострились, и в этот момент он вдруг стал страшно похож на Дархана. Аю издала какой-то сдавленный крик и вцепилась зубами в рукав, чтобы не закричать. Шаман остро глянул на женщину и молча показал ей на место рядом с собой. Он уже обложил хулана амулетами и напоил отваром. Сейчас он поручил Аю обтирать мужа травяным отваром и принялся бормотать заклинания. В юрте, где было столько людей, воцарилась тяжелая, жутковатая тишина, прерываемая только всхлипывающим дыханием больного.

Вдруг дыхание Хэчу прервалось, он сделал судорожный вдох и замер. Забыв обо всем, Аю закричала, забилась, затрясла его плечи. Хэчу открыл глаза, посмотрел на нее долгим взглядом. Потом слабо улыбнулся, и жизнь ушла из его глаз.