Наталья Шитова - Наследник

Стерко прочел около трети убористо набранного текста и скис окончательно. Ни читать, ни спать ему больше не хотелось. Но заняться было нечем, и Стерко завалился на прибранную постель.

Ветер подвывал и время от времени бросал в стекло пригоршни дождевых капель. Потушив лампу, Стерко закрыл глаза. В голове крутились какие-то обрывки тупых гипотез и красивых версий, только что вычитанных в книжонке… Ох, как тяжело, как тоскливо… Век бы всего этого не видеть и не слышать.

Стерко стосковался по дому.

Домом он считал весь свой этаж. Потому что более миниатюрного места, которое можно было бы назвать домом, у Стерко не было. Давно не было, целых шесть лет… Шесть лет — такая малость, когда проживаешь их в привычной обстановке. И совсем другое дело ссылка на чужбину, пусть даже эта ссылка совершенно добровольная и абсолютно необходимая.

В спящем доме было тихо. Дети давно угомонились в своей комнате.

Обычно они долго грызлись друг с другом, но сегодня, видимо, унылая погода сделала свое дело, и ребята улеглись рано. Стерко подумал о том, чтобы пройти в их комнату и проверить, все ли в порядке, но почти сразу же передумал. С некоторых пор общение с детьми стало невыносимо тяготить его. Он пробовал себя убедить в том, что они ни в чем не виноваты, но вопреки всякому здравому смыслу постоянно срывал на них свое отчаяние…

Дело уже шло к рассвету. Стерко валялся на широкой кровати, не зная, как бы ему отключиться. Но тут легкий скрип двери и шлепанье босых ног по полу заставили Стерко насторожиться.

— В чем дело? — с тревогой спросил он.

И тут же кровать слегка просела от тяжести карабкающегося на нее тела.

— Зого, что случилось? — испугался Стерко, сразу же узнав эти слабые неуверенные руки и сбивчивое дыхание.

Парнишка забрался с ногами на кровать, опустил голову и плечи прямо на живот Стерко и замер.

Протянув руку, Стерко включил лампу. Зого лежал поперек кровати, подтянув колени к груди. Глаза его были широко открыты, и в огромных зрачках чернела безумная пустота, уже шесть лет жившая в мальчишке и не желающая отпускать беднягу из-под своей власти.

— Что, малыш? Почему не спишь? Приснилось что-нибудь?

Зого не ответил. Он редко разговаривал. Обычно он обходился жестами, а если их почему-то не понимали, Зого злился и бушевал. Словами он пользовался редко и с трудом, хотя абсолютно ненормальным назвать его было нельзя. Что-то в его голове еще безусловно теплилось. Когда Зого вел себя спокойно, его глаза были выразительными и ласковыми. Но чаще этот пятнадцатилетний паренек был в состоянии депрессии, и тогда с ним приходилось очень трудно.

И сейчас Зого дрожал и еле слышно скулил, сжавшись от страха.

Стерко осторожно сел на постели, подтянул к себе край покрывала и и укрыл братишку. Однако тот резко взбрыкнул ногами и снова сбросил одеяло. Стерко вздохнул с досадой: в комнате было прохладно. Но не желая лишний раз волновать Зого, он смирился. Обняв брата за плечи, Стерко принялся поглаживать его длинные светлые волосы, бормоча про себя бесполезные слова утешения.

Братишка пребывал либо в полной апатии, либо бывал беспричинно агрессивен и с тупой злобой крушил все, что попадало ему под руку. И порой Стерко очень жалел шестнадцатилетнего Шото, на котором Зого и вымещал свой гнев. Если бы Зого был здоров, дети, наверное, стали бы хорошими друзьями. Насколько Стерко помнил, раньше так оно и было. Даже витиеватые особенности их родства не ставили между малышами никаких преград.

Сам Стерко давно уже стал забывать, что Зого — совершенно чужое ему существо. У хаварров не было такого понятия, как единокровное родство. Зого был ребенком Калео, родителя Стерко, и в своих мыслях Стерко звал Зого братишкой, но в сущности малыш был для Стерко чужим. Стерко не придавал этому значения сейчас, после стольких лет уединенной жизни на чужбине. К тому же Стерко понимал, что именно из-за него ребенок попал в беду. Что перенес Зого шесть лет назад, так никто и не узнал. Все версии и догадки сводились к одному: ребенок видел гибель своих близких, причем гибель столь ужасную, что его переживания взломали защитный барьер его психики.

В тех не столь давних трагических событиях было много странного.

… Это случилось в выходной день. Лэри был на дежурстве, и Стерко пришлось развлекаться самостоятельно. Он давно не навещал родителя, и поэтому решил заглянуть в дом старого Калео. Не то, чтобы Стерко тянуло в родительский дом, скорее наоборот, но в те времена Стерко еще был до противного послушен своему долгу. Принято было навещать родителей, и Стерко делал это. Следовало так же хоть как-то заботиться о детях, и Стерко не очень охотно, но регулярно встречался со своим сыном, непонятно, правда, зачем. Шото прекрасно подрастал без всякого участия Стерко.

В тот день Стерко рассудил, что пришло время в очередной раз исполнить оба своих бессмысленных, но не особо обременительных долга.

Старый Калео принял Стерко с радостью, он любил своего первенца и гордился им, его успехами, его карьерой.

Но Миорк тоже был дома, и Стерко не выдержал там и часа. Невозможно было выносить эти сладкие улыбочки с прищуром, призывные гримасы, фривольные пожатия тайком, лишь только Калео отворачивался… Все это выводило Стерко из себя.

Калео было пятьдесят восемь, Миорку на тридцать меньше. Родитель никак не хотел замечать странностей в поведении своего юного друга. Калео души не чаял в своем ненаглядном Миорке и не понимал, почему Стерко избегал бывать в родном доме. И Стерко приходилось выслушивать вздорные укоры и негодование.

Стерко ненавидел Миорка, его намеки, его насмешки… «Доблестный хаварр… Почему ты не хочешь побыть со мной наедине, отважный защитник?! Разве ты забыл, как нам прежде было хорошо вместе?»… Это было противно и невыносимо. Стерко горько жалел о своем прошлом легкомыслии. Не поддайся он в свое время искушению, в которое ввел его Миорк, вся жизнь сложилась бы у Стерко иначе, и возможно, ему не пришлось бы выносить тягостный кошмар этих шести лет.

Но Стерко оказался ничуть не лучше и не умнее других. Три года в Академии Внешней Защиты едва не пошли прахом после того, как в комнату Стерко поселили новичка, совсем юного и очень симпатичного Миорка. Миорк был сиротой, не имел ни родового богатства, ни семьи, ни хоть сколько-нибудь значительных средств к существованию. Был у Миорка свой капитал: большие глаза и красивые руки, густые светлые волосы и скромный ласковый взгляд.

В порядке укрепления дисциплины связи между курсантами академии преследовались. Стерко не был склонен нарушать дисциплину, но противостоять обаянию Миорка оказалось довольно трудно для молодого, здорового хаварра. Впрочем, совесть не слишком мучила Стерко, потому что он прекрасно знал, что соседи по комнате зачастую поддаются взаимному влечению. Совесть стала мучить Стерко немного позже, когда выяснилось, что любовники набедокурили всерьез. Начальство отчислило Миорка из Академии, и паренек был вынужден отправиться восвояси, чтобы вынашивать ребенка вне стен учебного заведения.