Андрей Сердюк - Золотая Пуля, или Последнее Путешествие Пелевина

И места вокруг замерещились заповедные, безлюдные, для посадок неопознанных объектов весьма пригодные.

И дорога пошла менее тошнотворная. И до Буряндая осталось километров тридцать. Двадцать минут, не более, на крейсерской скорости.

И оглянулся тогда Виктор назад, в салон, — посмотреть, как там его команда себя под конец пути чувствует. Как дорогу перенесла.

Перенесла нормально.

Актёр спал на самом дальнем сиденье. Серовато-бледное лицо его было расслаблено и напоминало в тусклом свете, исходящего от стянутого изолентой плафона, посмертную маску. Долгих лет ему и здоровья.

Йоо тоже дрыхла, завалившись на плечо идейно близкого ей Японского Городового.

Похоже на то было, что взял над ней китаец добровольное шефство. Во всяком случае, именно он подвязался таскать её огромную сумку со всеми этими самурайскими делами: мечами, звёздами, цепями и прочей героической лабудой. А ведь помимо всех этих причиндалов девчонка в сумку ещё и многорукого «железного болвана» своего засунула. Что сумку тоже, конечно, не облегчило. «Железный болван» — это, кто не знает, такая длинная увесистая — килограммов на десять, пожалуй, не меньше — железяка, к которой обрезки труб водопроводных со всех сторон приварены. На этой раскоряке Йоо блоки отрабатывала. Виктор это давеча видел. Страшное, надо сказать, зрелище. Плотью-то да по металлу. Но, как говорил Суворов Жукову, а тот — прапорщику Ковальчуку, чем тяжелее в учении, тем оно в бою сподручней будет. Так оно и есть. Кто бы спорил.

Сам Городовой, казалось, тоже спал. Во всяком случае, со стороны на поверхностный взгляд так казалось. Но Виктор — не первый год замужем — был в курсе, что такие стреляные бойцы, как Японский Городовой, умеют спать настороженным собачьим сном. Вполуха. Вполглаза. Как вот этот пёс Дюк, который собакой на сене возлежал сейчас на накрытой выгоревшим презентом туше. В общем, хотя и перевёл себя азият в ждущий режим, но это лишь до первого тревожного сигнала извне. Это точно. Можете поверить. Или проверить. Если здоровья не жалко.

А вот Мурка совсем не спала. Запахнулась в куртку свою безразмерную, воротник подняла, и уставилась, не мигая, в темноту, что за окном проносилась. Вглядывается, значит, в темноту и папиросы одну за другой в чудесный дым своих воспоминаний обращает. Папеньку своего камер…

Ах, стёб твою гладь!

Пока Виктор крутился-вертелся, личный состав осматривая, Лётчик чуть поворот с большака не пропустил.

Заметил поздно, — крутанул резко.

Машина с асфальта на грунтовку съехала неуклюже и оторвала обалдело оба левых от земли.

Во второй раз уже за сегодняшнюю ночь хотела эта тарантасина на бок завалиться, но вновь ей это не удалось. На этот раз Мурка с Городовым помешали. Метнули оба свои натренированные тела на правую сторону. Функционал свой спецназовский честно отработали. И хотя их общий вес чуть больше центнера всего-то и был, но этого вполне хватило для спасения. Машина ещё несколько метров на двух колёсах проехала и приняла нормальное положение. Тут испанец, конечно, молодца, что не стал тормозить. Тут молодца. Тут он Шумахер. Который старший.

Короче, без последствий для здоровья вверенного Виктору личного состава это дорожное происшествие завершилась. Как говориться, ни одно животное не пострадало. Не считая актёра, который с кресел в проход слетел и, барахтаясь на полу среди живого и мёртвого, лысиной об что-то там умудрился удариться. А ты не расслабляйся. Предупреждали же.

Ну, а дальше уже безо всяких происшествий на юг, под горы, до самого Буряндая. Керосину хватило. Хотя лампочка «попрошайки» на последних километрах чуть с ума не сошла.

И въехали на заре.

И по главной улице до самого майдана.

Деревня, что в живописных подножиях гор расположилась, собой справная оказалась. Не чуханская какая-нибудь, каких в этом богом забытом заказнике полным-полно, какие только в основном нынче и чернеют-вымирают в этой забайкальской стране. В стране бичей и офицерских жён. Нет, это приличная оказалась деревня. И главная дорога-улица аккуратная. Без выбоинных выбоин. А вдоль дороги — слева-справа — добротные дома за крепкими оградами темнеют.

Только уж больно как-то неприветливо они темнеют. Ни огонька тебе какого случайного в окошке. Ни движения пугливого. Ни взгляда случайного.

Никого вокруг. Ни человечка. Ни зверушки вездесуще ссущей. Ни единой живой души.

А ведь час такой, что по деревенским меркам пора бы уже было народу кончать ночевать, да за труды праведные приниматься. Вот-вот по радио «Россия великая наша Отчизна» запустят. А тут никого.

Или праздник нынче какой?

Да только ведь всё одно — скотина же праздников не знает. Какой ей праздник может быть? Ей что праздники, что будни, а корма задай. Не шали.

Нет, что-то здесь было не так. Что-то не то.

Ну хотя бы кто-нибудь показался, чтобы можно было пару вопросов задать. Хотя бы какой-нибудь один буряндаец. Или там буряндайка.

И только Виктор об этом подумал, как тут же из левой канавы сквозь кусты — на тебе, коль просил, — выполз на проезжую часть сильно датый бурят. Очень сильно датый. Но живой. И попёр он прямо машине наперерез. Покачиваясь и глупо улыбаясь. Широко улыбался. Будто радость у него нынче приключилась какая-то нечаянная.

Правда, эта его радость, причина коей осталось для Истории неведомой, никак не помешала ему поднять с земли приличный по размеру камень и — твою ж дивизию! — запустил внезапно в переднее стекло их, ни в чём не виноватой, машины.

И случилась на много чего пережившем ветровом стекле ещё одна паутина.

И Лётчик по тормозам, чтоб не сбить аборигена.

И Король Эпизода вновь на пол — со словами: «Это уже не смешно» свалился.

Но каков бурят! А?! Ведь тяжко же ему было наклоняться, — это ж видно хорошо было, что и пьян зело, и ноги неверные еле держат, и земля на месте постоять ни секунды для его удобства не может, — а, гляди-ка, наклонился, рогами упёрся, кусок мраморной породы нашарил, и посмотри-ка, — размахнулся, и, чёрт подери, — швырнул. Да ещё и так прицельно. Пролетарий грёбанный.

Виктор услышав, как в салоне дружно щёлкнули затворы, не оборачиваясь, вверх руку с растопыренной пятернёй поднял, а потом сжал её в кулак. Все его жест поняли, — мол, ша, парни, без моей команды не сметь огонь открывать, и стволы опустили. И отважный метатель преспокойно вернулся в свой придорожной окоп. С чувством честно исполненного долга. А что? Сделал дело, лежи смело.

— Видите же, не совсем человек в себе, — так объяснил свою толерантность Виктор.

— И никогда уже не вернётся, — добавил Испанский Лётчик, пытаясь завести заглохший двигатель очень внутреннего очень сгорания.