Инна Гарина - Книга без переплета

Когда все наконец опознали друг друга, Босоногий колдун заявил, что надо поторапливаться. Была еще только середина дня, и при известном везении Овечкин мог попасть на прием к королю Редрику прямо сегодня.

У Михаила Анатольевича екнуло сердце. Но деваться было некуда. И оставив повитуху-свидетельницу, кормилицу и жену дожидаться своего часа на постоялом дворе, Тайрик, подлинный принц Дамора, не мешкая, отправился в королевский дворец в сопровождении единственного верного друга и помощника, хранителя тайны помещика Мартуса.

Ловчий, хотя и притворялся захудалым дворянчиком из глуши, дело знал прекрасно.

Приема у короля добивалась тьма-тьмущая народу. И с первого взгляда ясно было, что попадут к его величеству сегодня немногие. Этих счастливчиков легко было отличить — они не нервничали, стояли в небрежных позах и бросали на окружающих самоуверенные взгляды. В толпе просителей шныряли туда-сюда пажи и стражники, и время от времени из приемной короля появлялся седобородый угрюмый человечек невысокого роста в шитом золотом кафтане и приглашал очередного избранника следовать за собой.

Овечкин растерялся было, увидев такое столпотворение, но Ловчий недолго думая нацарапал на клочке бумаги несколько слов и, изловив за рукав одного из пажей, попросил передать записку тому самому седобородому приглашателю. Просьбу он подкрепил красивой ассигнацией, и паж, кивнув кудрявой головой, скрылся в толпе.

Как он передал записку, не видели ни Овечкин, ни Ловчий. Они стояли и терпеливо ждали в уголке, и Михаил Анатольевич нервничал все больше и больше. Время шло, но ничего не происходило, и он уже начал думать, что паж обманул, сбежал вместе с денежкой и запиской. Ожидание затягивалось. Седобородый что-то больше не показывался, и когда прошел почти час, кое-кто из собравшихся махнул рукой и, потеряв всякую надежду, начал пробираться к выходу.

Наконец у дверей приемной произошло какое-то движение. Появился седобородый, и с ним два стражника, и приглашатель громко заявил, что на сегодня прием закончен.

Толпа зароптала. Те, кто явно рассчитывал попасть к королю, встрепенулись и, подтянувшись к седобородому, затеяли было какие-то препирательства. Но тот, ничего не слушая, нетерпеливо отмахнулся, привстал на цыпочки и обвел глазами комнату. И когда взгляд его уперся в Ловчего, он сделал едва заметное движение головой.

Ловчий не двинулся с места, лишь тихонько пожал руку Овечкину. Сердце у Михаила Анатольевича немедленно провалилось в пятки.

Им еще пришлось подождать, пока помещение полностью освободится. Стражники подталкивали замешкавшихся, затем удалились сами, и только тогда седобородый подозвал их к себе.

— Стало быть, особы королевского происхождения не всегда являются таковыми по крови?.. Король Редрик желает знать, что это значит, — сказал он сурово. — Следуйте за мной!

Овечкин перестал дышать. Он не заметил, как переступил порог, не видел, куда идет, забыл, что рядом Ловчий. И опомнился только тогда, когда увидел напротив себя богато одетого толстяка с брюзгливым выражением лица и властными повадками. Толстяк сидел за столом и, скривив рот, обшаривал глазами вошедших.

Ловчий сдернул с головы шляпу и низко поклонился. Михаил Анатольевич, спохватившись, сделал то же самое. Но какое-то шестое чувство подсказало ему, что поклон его не должен быть столь уж подобострастен. Он сдержанно наклонил голову и, выпрямившись, впился глазами в короля Редрика. И в этот момент вдруг ни с того ни с сего действительно почувствовал себя сыном человека, которого никогда в жизни не видал, и перестал бояться. Он испытывал вполне законное волнение — как его примут, и примут ли вообще, и, конечно, ему хотелось знать, что за человек этот самый его отец. И то, что перед ним — король, имело сейчас весьма малое значение. Он жадно вглядывался в черты лица Редрика, изучая его, как это делал бы его настоящий сын, напрочь позабыв о щекотливости ситуации.

Они встретились глазами. Овечкин вздрогнул. И король что-то такое почувствовал. Он сдвинул брови, слегка наклонил голову набок и недовольным голосом произнес одно слово:

— Ну!

Прозвучало это почти как «нэ».

Михаил Анатольевич не шелохнулся, продолжая поедать короля глазами. Ловчий сделал шаг вперед, кашлянул и заговорил негромко, с весьма почтительными интонациями:

— Извольте выслушать, государь…

Изложение дела не заняло много времени. Государь выслушал, ни слова ни говоря, просмотрел предъявленные бумаги и, откинувшись на спинку стула, вперил в Овечкина пронзительный немигающий взгляд.

— Принц, говоришь, — сказал он невыразительным голосом. — Ну, ну…

Михаил Анатольевич сглотнул вставший в горле комок.

— Я сам узнал об этом совсем недавно, — тихо сказал он. — И — если это не покажется вам дерзостью с моей стороны — я не обрадовался, когда узнал.

— Почему же так? — в голосе короля наконец прозвучало что-то живое. Это была ирония.

И Овечкина вдруг понесло. Его осенило неожиданное вдохновение.

— Я вел совсем другую жизнь, государь. Я читал книги и постигал мудрость, заключенную в них. Никогда не думал о славе, о власти, о подвигах. И мечтал заниматься именно этим! — огорченно воскликнул он.

Ловчий исподтишка кинул на него изумленный взгляд, ибо предполагалось, что самозванный принц будет в основном молчать, изображая человека застенчивого и нерешительного. Но Михаил Анатольевич уже ничего не замечал.

— Я не хотел быть ни принцем, ни королем! Я приехал сюда только для того, чтобы взглянуть на своего отца и свою мать. Услышать от них хоть слово привета. И с радостью уеду обратно, — с жаром говорил он. — Конечно, мне хотелось бы, чтобы вы признали меня, государь. Но я хорошо представляю себе, что это значит — признать меня официально. Мне жаль принца Ковина ведь он тоже ваш сын, хотя и рожден не от королевы. Пусть он так и остается принцем… мне ничего не надо. О, если б мне позволено было заключить в свои объятия вас и мою мать, королеву, и вы ответили бы мне лаской — я был бы счастлив!

На лице короля Редрика тоже появилось выражение бесконечного изумления. Это Овечкин заметил и немедленно отреагировал.

— Я удивляю вас? Не таким вы хотели бы видеть своего сына… я понимаю. Но что же делать — меня воспитали монахи, и я дорожу в этой жизни лишь своими книгами и добрыми отношениями с людьми! С тех пор, как я узнал, что Сандомелия — не мать мне, я потерял покой и сон… ведь я никогда не знал, что такое родительская любовь. Хотя Сандомелия всегда была добра ко мне… мне не в чем упрекнуть эту женщину, кроме того, что она лишила меня счастья вырасти среди близких людей…