Эйв Дэвидсон - Сын Неба. Странствия Марко Поло

— Что такое заросли, шипы, колючки и ежевика для таких закаленных путешественников, как вы? — продолжил Хубилай-хан. — Что вам горы, пустыни и колдовские степи? Тьфу! Ерунда! Что вам так называемое чародейство? Что вам воображаемые опасности? И что опасности настоящие?

Пустяки, намекал тон величайшего и мудрейшего из земных властителей. Потом он благосклонно похлопал своего молодого друга по плечу.

— Вы, По-ло, люди Запада. А значит — доблестны… отважны… храбры. Вы сделаете для меня эту малость. Без огласки, разумеется. Мы объявим, что вы отправляетесь собирать солевой налог. Вы это выполните. А тогда я по-царски вас награжу.

Хубилай не требовал. И даже не приказывал. Он просто констатировал факт.

Очередной вздох Марко замер где-то внутри. Среди всех желаний великого хана — где находилось место любым причудам — было и то, чего он явно не желал. Не желал он, чтобы Марко, Маффео и Никколо прямо сейчас или в ближайшее время получили золотой императорский пропуск и высочайшее дозволение навсегда покинуть Катай. Вернуться домой.

«Бог очень терпелив», — частенько говаривал старый учитель Марко, отец Павел.

Троим Поло также предстояло проявить терпение. Возможно, если загадочная миссия венецианцев завершится успехом, Хубилай по-царски вознаградит их золотым пропуском и дозволением отбыть домой, в Венецию. Или если, к примеру, выяснится, что эта Спящая Красавица — кем бы она ни оказалась — секретом бессмертия не обладает. Что она, скажем, просто лентяйка и никакая на самом деле не красавица… Тогда Марко смог бы убедить великого хана, что ему самое время обратиться за советом к римскому папе с его доктриной вечной жизни. Да, эта авантюра все-таки давала кое-какие надежды…

— Слушаю и повинуюсь, мой господин, — с низким поклоном произнес мессир Марко Поло.

И вот они попали сюда — одному Богу ведомо куда именно, — сюда, где таится страшная угроза. И где медленно и неотвратимо надвигается смерть.

Когда валун двинулся, мессир Никколо Поло снова зашептал воззвание к Святой Деве Марии и попытался вжаться еще дальше в щель меж испещренными черными прожилками обломками скалы. И тут произошли два вроде бы незначительных события. Во-первых, под коленом у Никколо щелкнула какая-то щепка, занесенная сюда, скорее всего, давно ушедшими в землю водами редкого дождя. А во-вторых, что-то больно впилось ему в бедро. Никколо тут же сообразил, что это крупный, странной формы кристалл, который он уже многие годы у себя хранил. (Ни один мало-мальски опытный торговец драгоценностями не верил, что кристалл этот представляет собой окаменевший лед, — но никто и не мешал верить в это возможному покупателю.)

Поразительная форма кристалла сама по себе представляла интерес, и Никколо решил хранить его в качестве амулета. И, как выяснилось, некоторыми странными свойствами тот и впрямь обладал.

После еще одного броска гигантского черно-белого барса валун опять двинулся. А потом со скрипом встал на прежнее место. Почти на прежнее место. На какую-то долю дюйма от прежнего места. Будь у Никколо желание, он мог бы прикинуть, сколько времени уйдет на то, чтобы валун упал. Но не было у него такого желания. Вместо этого ему очень хотелось — пока шлепанье громадных лап зверя указывало на то, что людоед по-прежнему ходит вокруг да около и собирается предпринять новую атаку, — отчаянно хотелось ему немного передвинуть в сторону впившийся в бедро кристалл. А заодно отправить куда-нибудь в сторону неба еще несколько воззваний к Святой Деве Марии.

Не отважившись двинуться дальше, чтобы убрать из-под бедра кристалл, Никколо — скрюченный, сдавленный со всех сторон — сунул руку за пазуху стеганого халата и ухватился за карман со странной формы камнем. Отчаянный рывок — и кристалл перестал больно давить ему в бедро. Сначала Никколо просто держал его в руке, снова и снова дивясь странному виду «окаменевшего льда». А потом — осторожно-осторожно — поднес кристалл к единственному лучику солнечного света, что недавно прорвался сквозь щель в обломках скалы. Лучик прошел насквозь. Нет, не просто насквозь — казалось, он закружился внутри кристалла, смешиваясь с клубящимися там облаками, чтобы снова появиться снаружи, но уже под другим углом.

И этот вышедший под углом солнечный луч (неведомо как утолщенный и усиленный) Никколо обратил на оторванные гигантским барсом клочки стеганого халата. С трудом, но ему это удалось. Хотя рука сильно дрожала.

Не отрывая лица от земли, мессир Маффео Поло лежал и слушал, как грифон увлеченно пожирает свежее мясо, только что бывшее человеком. Он пытался припомнить хоть какую-нибудь молитву, но в голову лезла только родная Венеция. Как солоноватые воды Словенского канала лениво плескались под окнами его спальни, еще когда он был зеленым юнцом, — и как те же солоноватые волны плескались в его снах. И как холодно поблескивали золотые мозаики четырех святых покровителей в тенистой арке громадной базилики ди Сан-Марко жарким летним деньком. Поблескивали и слепили глаза своим мутноватым сиянием. А пиршества… ах, эти несравненные пиршества…

Как требовал обычай, прежде дожа в главный пиршественный зал мраморного Герцогского дворца входил отряд одетых в алое волынщиков из Абруцц. Слухи по поводу сего ритуала ходили самые противоречивые. То ли Венеция раз приняла его, покорив однажды Абруццы. То ли Абруццы его добились, покорив однажды Венецию. «Хроники» и об одном и о другом умалчивали, так что каждый мог судить, как ему нравится…

И всякий раз, когда первое потрясение проходило, завывание и зудение тонуло в общей болтовне. Ибо излишняя молчаливость у венецианцев никогда не наблюдалась. И, как однажды заметил их главнокомандующий, никогда венецианцы не снисходили до того, чтобы возить на своих галерах мулов. А значит, волынщикам и мулам приходилось стучать каблуками (последним копытами) от удаленной их области на самом юге Италии.

— Марон! — вырвалось как-то у Маффео. — Что мы тут слушаем? Рев их мулов или их музыку? Или это без разницы?

Первое блюдо трапезы составляла пища, за которой далеко отправляться не приходилось, а именно: водоплавающая птица венецианских лагун, начиненная трюфелями — белыми трюфелями Терра-Фирмы у венецианских берегов, а не черными, что так любимы франками и испанцами. Трюфелей было не так много, как обычно, ибо в честь близившегося праздника святых колокола звонили денно и нощно, а свиньи, специально выдрессированные отыскивать грибы на запах, выучились также разом бежать в укрытие, только заслышат знакомый звон. Ибо колокола звонят и в час тревоги — когда к городу приближается враг. Свиньи эти, понятное дело, отличались от тех, которым вначале предлагались кусочки каждого лакомого блюда — для твердой уверенности, что пища не отравлена. Таких свиней держали ровно тридцать три рыла. Говорили, мол, в память об Александре Великом, который (по легенде) был отравлен в Вавилоне тридцати трех лет от роду…