Алексей Пехов - Фэнтези 2007

Этого хватило.

Боль полоснула по груди, с левой стороны. Джеймс даже удивился в первый момент. Как же так! — если рябому требовался правый бок, то при чем тут грудь? Секущий удар распорол ткань камзола и кожу, не причинив особого вреда. Но за ним последовал выпад, чувствительно оцарапав бедро, и умелая подсечка.

Спеша добить упавшего, рябой «охотник» опять вернулся к прежним ухваткам, норовя все-таки воткнуть шпагу в залатанную портным дыру — и наконец угомониться.

Стоит ли говорить, что Джеймса это не устраивало?

Черный сгусток — словно одна из теней сжалась в комок, прыгнув со стены на брусчатку — катался по земле, окружив себя стальным покровом. Черный призрак — словно клок ночи упал с небес — маячил сверху, сверкая парой звездных лучей. Синие руины толпились вокруг. Желтое сияние лилось в чернила, разбавляя тьму до мертвенной зелени.

Жевали губами человеческие лица барханов-дувалов.

Спрашивали: скоро ли?

— Спите, жители славного Бадандена!

— В городе все спокойно!

— В городе… Эй! Что вы делаете?

— Стража! Сюда!

Прежнее серебро вернулось к месяцу. Синева оставила улицу в покое. Дома как дома. И кто мог подумать, что это руины? Никаких барханов: дувалы из глины. Никаких профилей, и не надейтесь.

И больше нет двоих.

Есть — много.

Ночные сторожа с колотушками, вооруженные стражники с копьями, Джеймс Ривердейл, весь в пыли и крови; какие-то жители карабкаются на крыши домов, желая полюбопытствовать, какие-то собаки лают, выскакивая из дыр; шум, гвалт, суматоха…

— Лекаря!

— Не надо лекаря…

— А где второй?

— Сбежал…

— Касым с людьми отправились в погоню…

— Есть лекарь! Хабиб аль-Басани живет за углом!..

— Не надо, говорю…

— Что вы! Вы — гость Бадандена…

Салон Бербери-ханум не дождался сегодня Джеймса Ривердейла. А жаль! — ханум говорила, что такого приятного молодого человека она никогда раньше не встречала, и если бы не ее почтенные годы…

Что ж, вкусу Бербери-ханум можно было доверять.

Первые лучи солнца, ласкового с утра, прорвались сквозь листву старой чинары, росшей напротив окна. Обнаружив щель в неплотно задернутой шторе, они проникли в комнату — и рассекли сумрак золотисто-розовыми клинками небесных воинов-армигеров из свиты Вечного Странника.

Будь существо, лежавшее на огромной квадратной кровати-пуфе под шелковым балдахином, упырем — или, к примеру, игисом-сосунком! — оно бы в ужасе бросилось прочь из комнаты, поспешило забиться под кровать и, опоздав, с отчаянным воем обратилось в пепел, исходя зловонным дымом.

Однако указанное существо ни в коей мере не являлось ночной нежитью.

Солнечного света оно не боялось.

Молодой человек заворочался в постели, сощурился, протирая заспанные глаза. Безбоязненно и с удовольствием подставил лицо теплой ласке светила, потянулся, хрустя суставами — и скорчил болезненную гримасу. Вчерашние порезы давали о себе знать. То, что рана не опасна, отнюдь не означает, что она не станет болеть при неосторожном движении.

Словно почуяв пробуждение больного, в комнате объявился хабиб аль-Басани. При свете дня он оказался совсем еще нестарым человеком. Седина в козлиной бородке лекаря выглядела искусственной. С ее помощью хабиб явно пытался придать себе солидности.

— Как спали? Раны не беспокоили?

На родном языке Джеймса лекарь говорил прекрасно, почти без характерного баданденского акцента. Наверняка учился в Реттии.

— Благодарю вас, уважаемый. Я спал отлично.

— Чудненько, чудненько! Тем не менее, позвольте вас осмотреть.

Молодой человек шутливо развел руками, подчиняясь врачу.

И еще раз поморщился.

Хабиб картинно щелкнул пальцами. В дверях возник его помощник — мальчишка, похожий на скворца, обремененного чувством важности собственной миссии. В руках скворец держал широченный поднос, на котором курилась паром серебряная чаша с горячей водой. Вокруг чаши двумя стопками лежали чистые бинты и полотенца, громоздились флаконы с мазями и зловеще поблескивала сталь хирургических инструментов.

— Приступим?

Джеймс начал подозревать наихудшее.

Стоило выжить на улице Чеканщиков, чтобы тебя из лучших побуждений залечили до смерти…

К счастью, ланцеты и щипцы не понадобились. Разве что узкий шпатель для целебной мази. Лекарь осмотрел раны, уже начавшие затягиваться, с удовлетворением покивал, бормоча себе под нос какую-то галиматью, и тщательно удалил старую мазь. Затем он покрыл порезы Джеймса слоем свежей — острый запах снадобья заглушил аромат цветов, долетавший через приоткрытое окно.

Наложив новые повязки, аль-Басани разрешил пациенту одеться.

— На постельном режиме я не настаиваю, — важно сообщил он.

И вдруг стал очень похож на мальчишку-помощника.

С аппетитом уплетая поданный скворцом завтрак: горячие лепешки, козий сыр с кинзой и превосходный кофий, где плавал взбитый желток — Джеймс был бы вполне доволен жизнью, если б не два обстоятельства. Первым и главным из них безусловно являлся рябой наглец-задира, ушедший — вернее, позорно сбежавший! — от справедливого возмездия. Вторым же было ожидание счета, который выставит заботливый хабиб за свои драгоценные услуги.

Еще и завтрак включит, можно не сомневаться. Причем по ценам самой дорогой в Бадандене ресторации. Не то чтобы молодой человек был крайне стеснен в средствах, но…

— К вам гость.

Хабиб со значением воздел палец к потолку и добавил:

— Официальный гость.

— Просите, — кивнул Джеймс, допивая кофий.

«Официальный гость» выглядел, с точки зрения Джеймса, отнюдь не официально. Так одеваются франты: малиновый халат с золотыми драконами, синий кушак с кистями, темно-лиловый тюрбан, шелковые шаровары того же цвета и щегольские, расшитые бисером туфли с загнутыми носами. У пояса — кривой шамшер в ножнах, инкрустированных яшмой. На голове — чалма с концом, падающим на левое плечо.

В правой руке франт держал четки из агата, выдававшие в госте поклонника творчества аль-Самеди Проницательного. Каждая бусина четок, отличаясь оттенком от остальных, символизировала один из бейтов знаменитой «Касыды об Источнике Жизни» прославленного баданденца:

— Хлещут годы жгучей плетью, за спиной молчат столетья,

Собирался вечно петь я, не заметил, как допел —

Задыхаюсь в душной клети, сбит с пути, лежу в кювете,

Стар, гляжу — смеются дети; одинок, бреду в толпе.