Андрей Стерхов - Быть драконом

Он пожал плечами.

— Пошёл вон, пока в жабу не превратил, — приказал я, устало откинулся на спинку кресла и вытянул ноги.

Через секунду юриста в кабинете уже не было.

Я накапал себе в стакан «от нервов», выпил и только после этого выкинул за окно бесчувственные тела. В каждом из хунвейбинов живого веса было за центнер, но я осилил. И даже не разу не чертыхнулся. Любишь кататься, люби и саночки возить.

По окончании насыщенного трудового дня я завёз Леру в Дом культуры имени товарища Дзержинского. По средам у моей помощницы «танец живота». Ничего не имею против, хотя и не совсем понимаю, где она прячет тот самый живот, которым должна зажигать.

Прежде чем расстаться, я вытащил из бардачка коробок с золотой лодочкой и выдал девушке задание:

— С утра идёшь в краеведческий музей, находишь профильного специалиста и выясняешь об этой штуковине всё, что можно выяснить. Осилишь?

— Спрашиваете! — загорелась Лера. — Конечно. А что это?

— Я тебя зачем в музей посылаю?

— Узнать всё про эту вот красоту.

— Так чего ты у меня спрашиваешь? Это я у тебя сам завтра спрошу, что это да зачем это.

— Блондинке стало стыдно, — созналась Лера. — Блондинка зарделась.

— То-то же, — усмехнулся я. — И вот что ещё. Вне коробочки держи эту штуковину не больше минуты.

— Почему?

— Чтоб не окислилась.

— Но это же золото. Оно же…

— Умная?

— Не совсем, но на макушке уже появилось тёмное пятнышко.

— Гони сюда коробок, сам схожу.

— Но почему?!

— Потому что мне для этого дела не нужен умный помощник, мне нужен исполнительный.

— Всё, шеф, поняла. Минуту так минуту.

Она зажала коробок в кулачке и выскочила из машины.

Оставшись в одиночестве, я пошёл на круг по улице Декабрьских Событий и чтобы не тратить понапрасну время, запустил подготовленный Лерой диск с той дорожки, на которой прервался в офисе.

— Не спите, шеф! — раздался из колонок окрик Леры (при чтении собранного материала, она не забывала вставлять в текст отсебятину). — Начиню читать про тамошних служителей культа. Слушайте. Для отправления жертвоприношений у доваларов, как и у других коренных народов Сибири, существует особый класс шаманов, которых они называют кхамами. Кхамами бывают не только мужчины, но и женщины. Вау! Вперёд, сестрёнки! Согласитесь, шеф, это справедливо. Я иногда вот думаю, почему у нас нет женщин священнослужителей? Попадей. Нет, попадья — это жена попа. Поповниц… Попиц. Тьфу ты! Как будет правильно? Ладно, не важно. Почему такая дискриминация? А, шеф?

— Потому что, — буркнул я.

— Ладно, шеф, не ругайтесь, — предугадала мою реакцию Лера. — Читаю дальше. Дальше, дальше, дальше… Ага. Вот. По поверью, кхамы рождаются с непреодолимым стремлением камлать, то есть кудесничать. Звание это не наследственно, и сын кхама не всегда бывает кхамом, а также не всякий кхам имеет отцом кхама. Но всё-таки расположение кхамской деятельности до известной степени врождённое, и если не в сыне, то во внуке или в правнуке обязательно отразится. Генетическая наследственность, однако. Так… Ага. Позыв к камланию у человека выявляется во время зрелища камлания. Даже при отдаленных звуках бубна с ним начинаются конвульсии. Ох! Ах! Да у нас в любом ночном клубе, шеф, таких шаманов Ладно, молчу, молчу, молчу. Где это я? Вот я где… Значит, эти самые конвульсии со временем усиливаются и становятся столь нестерпимыми, что поступление в кхамы для несчастного мученика становится неизбежным. Тогда он идет в ученики к одному из старых кхамов, изучает напевы и гимны, изготавливает собственными руками бубен и посвящается в кхамское звание. Все кхамы считают себя потомками одного древнего кхама. Имя его было, по одному преданию, Катылпаш, по другому — Достокош. Это древнейший кхам, родоначальник нынешних кхамов и основатель шаманства, первый человек на земле, который запрыгал под удары бубна. Он был гораздо искуснее и могущественнее нынешних. Хм… А как это проверить, шеф?

— Никак, — ответил я Лере заочно. — Читай дальше.

— Читаю дальше, — будто услышала меня девушка — Нынешние кхамы не владеют и сотой долей силы и знания своего родоначальника, который был в состоянии перелетать с бубном в руках через большие реки, притягивать молнию с неба и тому подобное. Помимо всего он властвовал и над самой смертью: не было ни одного умирающего, которого бы он не мог при желании возвратить к жизни. О нём существуют многочисленные легенды. В одной из них рассказывается, что некий хан, которому надоело враньё шаманов-шарлатанов, повелел всех их сжечь. «Если, все сгорят — сказал он, — жалеть нечего. Значит, все они были обманщики. Если между ними есть истинные шаманы, то они не сгорят». Изверг какой-то! Правда, шеф?

— Не более других властителей мира, — успел вставить я.

А она уже продолжала:

— Всех шаманов собрали в одну юрту, обложили сухим хворостом и подожгли. Юрта сгорела вместе с находившимися в ней шаманами. Спасся только один. Живой и невредимый он вылетел из огня с бубном в руках. Садизм какой-то! Читаю, шеф, и плачу.

После этих её слов я вырубил проигрыватель и притормозил у обочины — опять прихватило сердце. Не так сильно как с утра, но всё же.

«Что же это с ним там такое? — подумал я, скрепя зубами от боли. — Может что-то не так с тайником?»

Едва отпустило, я тут же погнал на бывшую Луговую, ныне Марата. Решил на месте проверить, что там да как.

На фасаде дома N32 по улице, с какого-то коммунистического перепугу названной в честь члена Наблюдательного Совета Коммуны и руководителя монтаньяров в Конвенте, висит памятная доска, на которой выбито: «В этом доме с 1956 по 1977 год жил и работал член Союза писателей СССР Кишмишов Аристарх Селуянович». Под этой доской в специальной нише, похожей на морозильную камеру холодильника, и хранится моё сердце. Раньше где его только не доводилось прятать: и в глубине пещер, и на вершинах гор, и в проруби, и на дне колодца, и в леднике подвала — целое дело! Теперь, в век высоких технологий, всё по-другому. Всё теперь гораздо проще.

Подъехав на место, я вытащил из багажника раздвижную стремянку, фигурный торцовый ключ, фонарь и, приставив лестницу к стене, полез наверх. Минуты две откручивал болты. Когда управился, с силой надавил на букву «и» в слове «писателей». Тут же щёлкнула пружина, и с лёгким потрескиванием пошли проворачиваться шестерни невидимого механизма.

Вскоре доска откинулась, повиснув на кронштейнах, и моему взору открылась вырубленная в стене потайная ниша.

Я подождал, пока рассеется пар, и посветил внутрь.

Широкогорлая стеклянная колба с трёхгранной пирамидой из голубоватого льда стояла на своём месте — в специальном пазу, вырезанном на расстоянии вытянутой руки. Сквозь стекло и лёд был хорошо виден малахитового (на самом деле — золотистого) цвета кристалл размером с три моих кулака. Этот кристалл, формой напоминающий миниатюрный противотанковый ёж, и есть моё сердце. А если быть терминологически точным — сердце дракона, ипостасью которого я являюсь.