Андрей Стерхов - Быть драконом

— По числу братьев, — догадался я.

— Да. У каждого брата была персональная.

— Удобно, а главное гигиенично. К тебе-то как попала? Насколько я помню, братья восточнее Франш-Конте никогда не забирались. Или что-то путаю?

Михей несколько секунд молчал, соображая, отвечать или нет, но потом всё-таки решился.

— История давняя, а суть в следующем. Чашу эту я бог знает сколько лет назад купил у внука человечка, который служил конюхом у сосланного декабриста Петра Вениаминовича Рябова. Предполагаю, что Рябов её лично вывез из Парижа.

— Выходит, трофей, — сказал я.

Михей подтвердил:

— Вроде того.

— Что — Рябов из фронтовиков будет?

— Так и есть. Ветеран 12-года. До Парижа дошёл с черниговским полком, где служил вольнонаёмным доктором.

Тут я — и что только откуда берётся? — показал свои недюжинные познания в отечественной истории:

— А не тот ли это полк, которым во время декабрьских событий Муравьёва-Апостол командовал?

Кивком подтвердив правоту моих слов, Михей добавил:

— Только Рябова ещё до восстания взяли по доносу унтер-офицера Шервуда. Повезло, не казнили. Поначалу в Читинский острог определили, а через десять лет отправили на поселение в Усть-Култук. Там и похоронен.

— И чем же тебя эта чаша прельстила?

— Как чем? — Михей пожал плечами. — Во-первых, представляет огромную историческую ценность. Во-вторых, — Сила в ней.

Я уточнил:

— И это всё?

— И всё, — ответил Михей.

Ответил и уставился на меня своими глазками-бусинками, надеясь, что скушаю его враньё.

— Мне-то зачем врать?! — возмутился я. — Пришёл за помощью, изволь правду говорить.

Михей, заметно смутившись, стыдливо опустил глаза.

— Не хочешь говорить, не надо. — Я поднялся из кресла и протянул руку для прощания. — До свидания, дружище. Искренне сочувствую твоему горю, но ничем помочь не могу. Извини.

— Она свойством обладает, — сообразив, что я не шучу, поторопился сказать ростовщик. — Бессмертие даёт.

«Будто воздух из проколотого шарика вышел», — подумалось мне, но тут до сознания дошёл смысл его ответа.

— Бессмертие?! — удивился я. — Что, без балды?

— Во всяком случае, долголетие — точно, — поправился Михей. — Сам прикинь. Рябов умер, когда ему уже сто три было. Да и умер-то глупо — утонул. А его сердечный друг конюх Селуян Замятин, коему чаша перешла по завещанию, тот девяносто четыре протянул. Причём, до самой смерти болезней не знал. И помер не в кровати, а на охоте — медведь-подранок поломал.

— А на себе свойство проверял?

— А как ты думаешь?

— Думаю, да.

— Правильно думаешь.

— Какао по утрам из неё потягивал?

— Сок апельсиновый.

— И как?

— Как видишь, жив до сих пор.

Я оглядел его с ног до головы и с головы до ног.

— А сколько тебе, Михей?

— Может, тебе ещё и своё настоящее имя сказать? — недовольно пробурчал ростовщик.

— Ладно, забудь. — Я ещё раз глянул на фото чаши. — Значит, говоришь, бессмертие даёт?

— Сама по себе — бессмертие, в сочетании с другими артефактами свойств — не знаю. В комбинации артефакты свойств иной раз такое могут выдать, что закачаешься.

— Это точно, — согласился я и, не желая переливать из пустого в порожнее, стал переводить разговор в практическую плоскость: — Значит, спёрли?

— Спёрли, гады, — удручённо вздохнул Михей.

— Хочешь, чтобы разыскал?

— Хочу.

— Почему я? Почему не сам?

— Ты профи.

— Полно, барин, все мазурки давно написал Шопен.

— Что?

— Да так, ничего. Ладно, пусть я профи, но ведь ты же… — Я запнулся и, не сумев подобрать уместного определения, выпалил: — Процентщик.

— И что с того? — пожал он плечами.

— Ходят слухи, что могуч ты, Михей. Захочешь, одним щелчком весь Город наизнанку вывернешь. Щёлк, и родное снова у тебя.

— Ну, зачем же так… Гром-молния, трах-тарарах — к чему весь этот шум? Лучше уж ты. Тихо, хватко, точечно.

Уловив в его словах фальшь, я вскинул бровь:

— Точечно, говоришь?

И саркастически хмыкнул.

Всё я про него понял, понял, что жаба его давит, что не хочет он ни одного лишнего кроуля накопленной Силы тратить, а хочет дело провернуть задёшево. Подумал: «Похоже, таких жадюг мир ещё не видел». И чисто из вредности стал набивать цену:

— Сдаётся, дело хлопотным будет. Чую, придётся попотеть.

Говорил так, а сам в это время отодвинул кольт в сторону, покопался в верхнем шкафчике и высыпал на стол пригоршню браслетов и колец. Пустых, конечно.

— А сколько ты хочешь за работу? — изумлённо глядя на эту кучу лома, спросил Михей.

— Семьсот пятьдесят кроулей, — сказал я как отрезал.

У Михея в зобу дыханье спёрло, только и смог охнуть:

— Ну, ты хватил!

— А чего? Нормально. За три дня не найду, значит, совсем не найду, а двести пятьдесят за день — красная цена.

— Много.

— Тогда до свидания. — Я сделал ему ручкой. — Иди к ментам, они бесплатно найдут. Не сразу, но найдут. Правда, потом Чаша в отделе года три до суда простоит в качестве вещдока. Ну и что? Зато бесплатно. Иди-иди. Здесь по пятницам не подают.

Торговаться я не собирался, ни в моих обычаях. Михей это понял, и его брыла раздулись, как наполненные ветром паруса.

— Согласен.

— Вот и отлично.

— Только давай так, — тут же добавил он, — двести пятьдесят сейчас, пятьсот — потом,

«Нет, он непробиваем!», — мысленно возмутился я, покачал головой и принял его условие:

— Чёрт с тобой.

Оставив на столе боевой браслет и три кольца (одно из которых было Альбининым), указал на них Михею:

— Вот эти зарядишь.

Ростовщик кивнул, и я тут же вышел, дав ему возможность закачать Силу в оставленные предметы. Закачка Силы — дело интимное, чужих глаз не терпит. Поэтому.

Когда дело было сделано (а сделано оно было достаточно быстро, и двух минут не прошло), Михей окликнул, и я без лишних формальностей, уже с порога, перешёл к выяснению деталей:

— Ну и когда беда приключилась?

— Сегодня ночью.

— Мысли есть, кто мог позариться?

— Ума не приложу.

— Рассказывал кому-нибудь о свойстве?

— Никогда и никому.

— Может, по пьяной лавочке? Или на ушко прелестнице, дабы впечатление произвести?

Спросив, я по-свойски подмигнул, мол, колись, Михей, здесь все свои. Но он замахал руками.

— Нет-нет, это не про меня.

— Где хранил? Дома?

— Нет, в лавке. У меня там… что-то вроде кабинета.

— Показывал кому-нибудь?

— Нет, — не задумываясь ответил он, но потом вдруг наморщил лоб. — Хотя…

— Что — «хотя»? — ухватился я за его обмолвку.

— Не знаю, имеет ли отношение…

— Рассказывай, а там посмотрим — имеет или не имеет.

— Выставка была в прошлом декабре, посвященная 180-летию восстания, — хмурясь, сообщил он. — «Времен связующая нить» — так, кажется, называлась. Или что-то вроде того. Так вот я чашу… Как бы… В общем, предоставил я чашу организаторам на день.