Андрей Стерхов - Быть драконом

Из этих его жизненных наблюдений я сделал следующий вывод:

— Тогда, получается, имеет место неразделённая любовь и, возможно, — оскорблённые чувства.

— Получается, — рассеянно согласился Михаил Семёнович, опуская в белую кружку с красной надписью «БОСС» пакетик с чаем. Но тут же включился, быстро просчитал ход моих мыслей, и замахал руками. — Да нет, майор, ты даже не думай. Не могла она его. Дура дурой. И чокнутая к тому же. Знаешь, что она тогда орала?

— Что?

— Что его змея укусила.

— Змея? — не поверил я.

Михаил Семёнович кивнул:

— Так точно. Ворвалась и орёт, что, дескать, Пашеньку моего любимого-дорогого змея укусила. Представляешь, майор? Центр города, блочное здание, второй этаж, а она — «змея». Видать, с головой от горя совсем плохо стало.

— А кроме неё змею кто-нибудь не видел?

— Издеваешься, майор?

Я махнул рукой — забудьте, а сам подумал: «Зоя Крылова — вот кто мне нужен».

Вообще-то, я уже подошёл к тому, чтобы плотно покопаться в памяти самого начальника службы безопасности, но теперь решил: раз эта девушка очутилась на месте происшествия раньше, то надо работать с ней. На прорыв сознания обоих фигурантов Силы бы у меня не хватило. Жаль, но что поделать.

— Мне бы с этой самой Зоей вашей Крыловой переговорить, — попросил я. — Можно устроить?

— Не вопрос, — охотно пошёл мне навстречу Михаил Семёнович. — Сейчас организую в лучшем виде.

И потянулся к телефону.

Левой.

Правой он в это время наливал кипяток в кружку.

Девушка действительно оказалась, что говорится, на любителя. Худая, непропорционально высокая, с невыразительными чертами лица и красными, заплаканными глазами.

Зато её каштановым волосам позавидовала бы иная модель. И ещё: в её груди перепуганной пичугой колотилось доброе отзывчивое сердце. А это в мире людей само по себе уже немало, потому как сказал же один неглупый поэт: красота не есть сосуд, красота огонь, пылающий в сосуде.

Планетный же тип, к которому она принадлежала, представлял ту дикую смесь Сатурна и Венеры, которая формирует натуры требовательные к себе и другим, но при этом любвеобильные и преданные. Иной раз до фанатизма. И это, честно говоря, меня сразу напрягло.

Разговаривать с ней в присутствии жующего Михаила Семёновича мне не хотелось. Я предложил куда-нибудь проехать.

— В отделение? — испуганно спросила она таким надсадным голосом, что я понял — сейчас разрыдается.

— Нет, что вы, Зоя, — поторопился успокоить я. — В кафе какое-нибудь. Посидим, поговорим о том о сём, выпьем кофейку. Не против?

Она, плохо понимала, чего от неё хотят, точнее совсем не понимала, но, тем не менее, мотнула рыжей копной — нет, не против.

Попрощавшись с бывшим танкистом, как с братом родным, и пожелав ему всяческих успехов в боевой и политической, я быстрей, пока не передумала, потянул девушку на выход.

На улице обнаружилось, что дождь прекратил, тучи ослабили строй, и сквозь многочисленные бреши хлынул на промокший город могучий солнечный поток.

Дышалось после дождя как никогда легко, и я вдруг, позабыв на миг про всё на свете, почувствовал острое желание взлететь. Причём, не просто взлететь, а, яростно работая крылами, добраться до такого вЫсоко-высОко-высокО, на котором обязательно найдётся воздушный поток, который унесёт меня от этого серого унылого асфальта в то чудесное далёко, где дни состоят из мёда, молока и неба, а ночи — из звёзд, сеновалов и девственниц.

Только крыльев у меня в ту минуту не было. А был долг, груз которого вбил меня в этот самый асфальт по самые плечи. И ещё было много всяких левых дел-делишек, на которые я сдуру подписался из-за неизбывного стремления везде, всюду и во всём утверждать Справедливость.

Да, тяжело быть драконом в мире людей.

В особенности — золотым.

Когда добрались до машины, Зоя заявила, что предпочитает ездить на заднем сиденье. Мне было всё равно — на заднем, так на заднем. Я галантно распахнул перед ней дверку, и девушка, сложившись чуть ли не напополам, полезла в салон. Но устроиться не успела, дико завизжала и, словно пробка из взболтанного шампанского, выскочила наружу.

— Там змея! — схватив меня за рукав, закричала она. — Змея там!

Я отстранил девушку, заглянул внутрь, и никакой змеи, конечно, не обнаружил. На сиденье валялась новенькая оплётка для руля. Абсолютно безвредная штуковина.

Слова начальника службы безопасности подтвердились. Зоя Крылова на самом деле оказалась дамой нервической, в любую секунду готовой упасть в обморок. И я пожалел, что не имею привычки носить с собой флакончик с нюхательной солью.

Впрочем, обошлось.

Оплётка была немедленно спрятана в бардачок, но девушка ехать на заднем сиденье передумала. Плюхнулась рядом со мной на переднее, и всю дорогу не могла успокоиться, ёрзала как на иголках. Отпустило её только тогда, когда в кафе Дома Кузнеца выпила кофе с коньяком, а потом ещё немного коньяка без кофе.

— Можно я задам вам несколько вопросов приватного характера? — спросил я, когда понял, что Зоя уже способна воспринимать слова. Она обречённо кивнула, и я начал: — Это, правда, что вы и Павел Тарасов…

Девушка не дала мне закончить вопрос.

— Я очень его любила, — сказала она и промокнула платком сначала левый глаз, а потом правый.

— А он вас?

— И он меня.

Она нервно потеребила платок и, убеждая больше саму себя, чем меня, повторила:

— Очень он меня любил.

— Жаль, что всё вот так вот вышло, — сказал я. — Мне, правда, жаль.

Она шмыгнула, глаза её наполнились слезами, и я поторопился успокоить:

— Ну-ну, Зоя. Не надо плакать. Всё будет хорошо.

— Я не знаю, как теперь жить, — сдавлено, сквозь слёзы, сказала она. — И не знаю, зачем.

— Вы ещё такая молодая, у вас, милая моя Зоя, ещё всё впереди, — с трудом подбирал я слова утешения. Потом, сообразив, что слова тут не столько важны, как интонация, стал поглаживать её руку и задушевным голосом нести первое, что приходило на ум: — А жить надо просто, Зоя. Чем проще, тем лучше. Варите летом варенье, зимой лепите пельмени, цепляйтесь осмысленным бытом за жизнь. И мой вам совет: шейте, Зоя, промозглыми осенними вечерами нарядные сарафаны. Шейте их, а потом носите. Потом, когда наступит весна. Обязательно, обязательно, Зоя, носите в конце мая нарядные сарафаны. А там глядишь, всё и наладится. Жизнь она же, как штрих-код, полосатая. Чёрную полосу, обязательно когда-нибудь сменит белая. Ну, если и не белая, то не такая жирная.

Грузил я девушку таким вот вздором, а сам настойчиво пытался проникнуть в тот участок её памяти, где хранились сведения об обстоятельствах смерти Павла Тарасова. Только ничего у меня не выходило. Все воспоминания о страшных минутах были забиты в подсознание и надёжно заблокированы защитной реакцией мозга. Всё, что я нащупывал Взглядом, походило на чёрный квадрат Малевича: ноль эмоций и ноль информации. Без каких-либо просветов. Ни за что на свете и никогда больше не хотела она вспоминать, как вошла в кабинет, как обнаружила бездыханное тело любимого человека, как поняла, что он мёртв. Не хотела вновь переживать весь этот лютый кошмар. Выключатель сломала, провода перерезала, лампочку разбила.