Майкл Муркок - Месть Розы

Только Эсберн Снар не пожелал надевать на себя то, что было у него в свертке. Напротив, он лишь крепче прижал сверток к груди, словно защищая его от покушений. И снова Элрик испытал сочувствие к этому седому человеку, который сегодня потерял последнюю надежду.

В ту ночь они остановились в сосновой рощице, развели огромный костер, который ревел в холодном воздухе. Почти неожиданно в ясном зимнем небе появилась луна – огромная, серебристая, она образовывала тени среди деревьев, резко контрастирующие с прыгающими неспокойными тенями, образованными пламенем костра.

Скоро костер, подкармливаемый сухими ветками, заполыхал таким жаром, что Элрик, Чарион и Уэлдрейк вынуждены были отодвинуться подальше, чтобы их не поджарило, пока они будут спать. Только Эсберн Снар и Гейнор Проклятый остались вблизи огня – печальный седой человек и принц из мира не живых и не мертвых, два обреченных бессмертных, пытающихся отогреть свои души ото льда вечной ночи, существа, которые предпочли бы огонь Ада их нынешним страданиям. Оба они стремились к другой реальности – к той, что была когда-то известна им, где они не знали боли, где мужчины и женщины редко поддавались искушению пожертвовать спокойствием души ради дешевых сокровищ, ради преходящих радостей, обещанных темными силами.

сказала Чарион, словно прочтя мысли Элрика. – Вы знаете эти строки, господин Уэлдрейк?

Поэт признал, что они не входят в его репертуар. Он оценил размер. Подумал, что, возможно, это не лучший выбор для выражения подобных чувств.

– Я, пожалуй, посплю, – сказала она не без нотки сожаления в голосе.

– Сон – идеальная тема моих собственных сочинений, – сказал Уэлдрейк. – Есть сонет Дэниела, посвященный этому предмету, он превосходен. По крайней мере, с академической точки зрения.

Он читал эти стихи, а холодный ветерок тем временем шумел в ветвях деревьев, и скоро похрапывание Уэлдрейка тихо и ненавязчиво слилось с храпом остальных.

С рассветом выпал снег. Большинство путников дрожали от холода и кляли злосчастную судьбу, лишь один Эсберн Снар, широко открыв рот, вдыхал морозный воздух, облизывал губы, чтобы почувствовать вкус снега, а походка его стала энергичной, пружинистой. Седовласый лоцман занялся приготовлением еды. Но ссора словно витала в воздухе.

– Ты что, забыла наш договор?!вдруг воскликнул Гейнор. – Договор, который сама же и предложила?

– Но договор больше не действует. Я выполнила обещания. Теперь я снова свободна. Я привела тебя сюда, ищи здесь своих трех сестер, но уже без моей помощи!

– У нас одни и те же интересы! Глупо было бы разделиться сейчас! – Принц Гейнор положил руку на эфес своего меча, но гордость не позволила ему вытащить меч из ножен. До настоящего момента он полагал, что его внутренней силы достаточно, чтобы убедить ее, и это было видно по всем его движениям, по его разочарованному тону. – Твоя семья найдет сестер. Они должны это сделать. Мы ищем одно и то же!

– Нет, – сказала Чарион. – Я не знаю, по каким причинам – я их не чувствую, – но сестры направились в одну сторону, а мой дядя в другую. И я должна идти за моим дядей!

– Ты согласилась искать сестер вместе со мной.

– Это было до того, как мне стало известно, что моим дяде и бабушке грозит опасность. Я пойду к ним. И ничто меня не остановит!

И с этими словами она направилась в лес, ни с кем не попрощавшись. На пути она задевала ветки, и с них обваливался снег, ее дыхание клубилось, а пружинистый шаг делался все быстрее, словно она не могла терять ни мгновения.

Уэлдрейк собирал свои книги и прочие пожитки и закричал ей вслед, чтобы она подождала – он пойдет с нею. Ей в ее поисках нужен мужчина, говорил он. Потом он быстро попрощался и пустился по следам своей возлюбленной, оставив после себя внезапную холодную тишину. А трое других – трое преследуемых роком – стояли над кострищем, неуверенно поглядывая друг на друга, словно спрашивая, насколько крепки связавшие их узы товарищества.

– Ты будешь искать со мной сестер, Элрик? – спросил наконец Гейнор. Голос его стал спокойнее, Гейнор взял себя в руки.

– Сестры владеют тем, что ищу я, а потому я должен их найти, – сказал Элрик.

– А ты, Эсберн Снар? – спросил Гейнор. – Ты остаешься с нами?

– Меня ваши неуловимые сестры не интересуют, – сказал Эсберн Снар, – если только у них нет ключа к моему освобождению.

– Похоже, у них при себе два ключа, – сказал Элрик, дружески кладя руку на плечо седовласого. – Может, найдется и третий – для тебя.

– Ну что ж, – сказал Эсберн Снар, – тогда я присоединяюсь к вам. Вы идете на восток?

– Всегда на восток. Как нам известно, сестры всегда идут на восток, – сказал Гейнор.

И вот втроем – три высокие фигуры, гибкие, как куницы зимой, – начали они путь на восток, вверх, по крутым склонам долины, по замерзшим подножиям, к хребту древних гор, обветренный гранит которых грозил обрушиться, как только на него ставили ногу. Снег теперь шел сильнее, и им, чтобы добыть воды, приходилось пробиваться через ледяную корку, и только в полдень слабое солнце разогревало мир достаточно, чтобы широкие серебряные струи побежали по сверкающим белым чешуйкам.

Гейнор пребывал в молчании, а Эсберн Снар, который большую часть времени быстро шел впереди, все больше и больше раскрепощался, словно почувствовав себя в родной стихии. И все это время сверток его, спал Эсберн Снар или ел, оставался при нем. И вот когда они с осторожностью пробирались над глубокой бездной, заполненной смерзшимся снегом вперемешку со льдом, под которыми слышался рев неукротимого потока, прорывающегося сквозь пещеры и туннели, проделанные им во льду, Элрик спросил седовласого, чем для него так ценна эта вещица. Может, она дорога ему как память?

Они вдвоем остановились перевести дыхание на узенькой тропе, на которой с трудом умещались их ноги, только Гейнор продолжал неутомимо двигаться вперед, явно даже не замечая ни глубины, ни крутизны пропасти.

– Это моя главная драгоценность, – пробормотал Эсберн Снар, издав невеселый смешок. – Я дорожу этим, как не дорожу больше ничем другим. Как я дорожу, если тебе угодно, собственной жизнью. Душа моя, боюсь, теперь немного стоит, а то я бы сравнил эту вещь с душой.

– Значит, она для тебя и в самом деле ценна, – сказал Элрик.

Говорил он главным образом для того, чтобы меньше переживать потерю Уэлдрейка, словно какая-то часть альбиноса – та часть, которой была небезразлична жизнь и человеческая любовь, – была запретна, закрыта для него самого. Ему казалось, что душа его застыла, словно ледник, по которому они шли, и лишь глубоко внутри струился поток, не находящий выхода, – то была жажда простой человеческой любви и дружбы, недоступных ему. Может быть, ему не хватало умения высказаться, умения, необходимого для того, чтобы изменить и приспособить к окружающей среде его чувства, но в то же время он лучше других понимал, что речь сама по себе является совершенным и, возможно, единственным достойным средством заслужить право на уважение среди тех обитателей мира природы, которых и он сам, в свою очередь, тоже уважал. Но тем не менее он пытался осуществить свои незаявленные амбиции с помощью действий, а не с помощью слов. Бездумные действия, слепая любовь стали причиной того, что он уничтожил все, что любил, и он искал понимания, предпринимая только те действия, которые были подсказаны ему другими; как и другие лишившиеся родины мелнибонийские аристократы, он стал наемником – правда, наемником выдающимся и непревзойденным. И даже теперь он искал вовсе не то, что было нужно ему. В глубине души он понимал, что скоро ему придется искать каких-либо иных, более позитивных, средств достижения того, что он надеялся достичь уничтожением Грезящего города и разрушением Сияющей империи Мелнибонэ. До сего дня он главным образом оглядывался назад. Но ответов там не находил – только примеры, которые едва ли соответствовали его нынешнему положению.