Сергей Смирнов - Сидящие у рва

Здесь были Кангур-Орел, Каран-Гу, Амза, Шаат-Тур, Арадуй. Не хватало лишь Камды, да старшего брата каана, сидевшего в Тауатте. Но и за ними уже послано. Великий курул изберет нового каана и решит, продолжать ли Южный поход.

На перевале дул пронизывающий ветер — пробирал до костей, хотя Камда и был одет в стеганый кафтан, а сверху — в овчинный полушубок.

Он стоял в стороне от тропы, глядя, как войско тянется мимо черных валунов и припорошенных снегом склонов, слушая, как хрустит снег под ногами спешенных воинов.

Далеко внизу, в дымке, зеленела широкая долина. Там было тепло, там росли деревья и звенели ручьи. Но дойти до этой долины было нелегко. Проводники говорили, что понадобится два дня, чтобы спуститься по прихотливо петлявшей тропе.

Там, внизу, Камду ожидала последняя схватка. Аххумские войска, спешившие на помощь Ушагану, измотанные бесконечным маршем, станут легкой добычей. Они не знают, что Камда уже несколько дней следит за ними, что лазутчики пересчитали все войско, вычислили дальнейший путь. Они не знают, что Камда обгонит их горными тропами и встретит на берегу Одаранты — той самой реки, которая далеко на востоке отделяет Киатту от Равнины Дождей.

Последняя битва — и отдых в благодатных предгорьях, а потом, уже не торопясь, можно будет двинуться на юг, к теплому морю и богатым городам.

Музаггар в глубине души был доволен, что разлившаяся Одаранта задержала войско. В горах таяли ледники, и река превратилась в бешеный поток, через который нельзя было навести переправу.

Выше по течению, должен был быть древний каменный мост.

Высланный вперед отряд еще не вернулся, и Музаггар наслаждался затянувшимся привалом. Чеа отправился с отрядом; это хорошо — в последнее время Музаггару было неприятно его вечно озабоченное и хмурое лицо. Марх устроил новые учения — на этот раз с намутцами. Намутцы не желали подчиняться командам, каждый раз требуя подтверждения приказам.

Взглянув, как намутцы, в очередной раз нарушив строй, кучками бросились на пехоту, не дожидаясь команды, Музаггар покачал головой. Плохое войско, никуда не годное войско. Он вызвал Марха:

— Перестань мучить этих дикарей. Они будут завязывать бой, а кроме того, из них получится неплохой резерв.

Еще двое суток потребовалось, чтобы отыскать наконец мост и подтянуться к нему. Мост оказался узким сооружением, пролеты которого были устроены из бревен и были небезопасны для перехода. Музаггар решил провести ночь здесь же, у моста, а наутро приступить к переправе, которая займет, по всей видимости, целый день.

Но наутро его разбудил сигнал тревоги.

Музаггар поднялся с кряхтеньем, едва разогнув спину; однако то, что он увидел, сразу привело его в чувство. Сквозь мутные полосы тумана на противоположном берегу в полной готовности стояло войско. Черное, несметное войско; клубы пара поднимались над шеренгами всадников; черные пластинчатые доспехи тускло сияли в лучах неохотно выкатывавшегося из-за невидимых гор солнца.

Это была тяжелая кавалерия хуссарабов.

Камда повернулся: к нему торопился Курансуур, и лицо его выражало тревогу. Значит, случилось что-то очень важное, настолько, что всегда невозмутимый Курансуур даже не жалел коня, нахлестывая его камчой.

Камда поднял руку, давая знак тысячникам, что время битвы еще не наступило. Развернул коня навстречу Курансууру. Курансуур доложил, задыхаясь:

— Гонец каана найден на перевале, там, где мы были два дня назад. Он полумертв от ожогов снега. Передал: в ставке каана собирается великий курул.

Камда напрягся:

— Где гонец?

— Его везут сюда, мне передали эстафетой.

— Веди, — коротко приказал Камда и хлестнул коня. Не ожидавший удара могучий жеребец коротко заржал, и с места пустился в галоп.

Пока аххумы выстраивали линии вдоль берегов, устанавливали камнеметалки, отводили резервы, хуссарабы все так же неподвижно стояли напротив, на расстоянии полета стрелы. Они не делали попыток захватить мост, не стреляли, и даже не завязывали словесной перепалки, как бывает перед схваткой.

Просто молча стояли, и рассеивающийся туман открывал их во всем великолепии.

Это были вовсе не варвары, как думали многие аххумы. Это были воины, в надежном и красивом защитном вооружении, в шлемах с волосяными хвостами, с разноцветными нашивками, разграничивавшими сотни и десятки.

Туман отлетал полосами и клочьями; командиры приказали выдвинуться вперед лучникам, но тетивы ослабли от сырости. Для дротиков расстояние были слишком большим.

Тогда Музаггар велел просто ждать. И сам первым с кряхтеньем опустился на барабан, поставленный на взгорок сразу за первой линией.

В просветы сонно выглянуло солнце, и густой пар повалил от реки; но тучи тотчас же снова затянули просветы, небо потемнело и опустилось, и прилегло на землю — вновь сгустившимся туманом.

И, будто все это происходило во сне, Музаггар зачарованным взглядом следил за тем, как в уплотняющихся полосах тумана тают зыбкие блики на шлемах неподвижных хуссарабов; потом туман скрыл и их самих.

Они потонули в белесом полумраке.

Когда спустя некоторое время вновь выглянуло солнце и туман едва не подпрыгнул ввысь, прянув от земли — противоположный берег был пуст. Хуссарабы исчезли.

Город, казалось, затаился; только что кипел бой у восточной стены и в гавани, только что отряды невиданных воинов в мохнатых шапках и шлемах с пучками волос на шишаках неслись по городу, — и внезапно стало тихо.

Тишина продолжалась долго. Не кричали даже петухи, не блеяли козы. В этом городе никогда еще прежде не бывало такой тишины.

Давно наступило утро, а тишина продолжалась, и могло показаться, что в городе действительно не осталось ни одного живого существа.

В гавани тоже было тихо. Даже чайки, напировавшись вдосталь, молчали. По набережной ходили женщины, поднимая мертвых и раненых. Мертвых несли в тень, складывая рядами под стенами портовых складов, раненых поили водой и грузили на повозки, запряженные ослами и быками — все лошади в городе давно уже были реквизированы армией.

— Вот еще один живой, — сказала монашка в серебристо-белом одеянии; две рабыни склонились над хуссарабом, у которого в груди торчал наконечник стрелы.

Рабыни подняли его и положили на простые крестьянские дроги, рядом с ранеными аххумскими воинами. Ослик прядал ушами, отгоняя мух, перебирал ногами; возчик — старый крестьянин с черным от солнца лицом легонько стегнул осла простой крестьянской веревкой из конопли, заменявшей вожжи.

Дроги тронулись. Выехали из гавани на широкий проспект — говорили, что он самый широкий в мире; по этому проспекту некогда проходили многотысячные процессии, обочины были заполнены народом, гремел военный оркестр. Сейчас проспект, по которому могла пройти шеренгой сотня всадников, был абсолютно пуст. Солнце раскаляло отшлифованные до блеска камни мостовой; ветерок шевелил волосы убитых, лежавших там и сям. Прямо посреди проспекта гуляли павлины, выпущенные из царских садов; они вертели глупыми куриными головами, постукивали лапками по камням, клевали мертвых в глаза и губы.