Сергей Смирнов - Сидящие у рва

— Я вижу в твоем мозгу темное тело. Оно растет. Его можно вырвать и спасти тебя. Но для этого нужно вскрыть кость.

Берсей выслушал нуаннийца, но не поверил ему. Нуанниец дал ему на прощанье какие-то мази и травы, но Берсей выбросил их в канал, когда возвращался темными переулками к поджидавшей его свите.

Потом, некоторое время спустя, он сделал так, что лекарь-нуанниец был вызван ночью к больному и случайно свалился в тот же самый канал. Без всплеска. И без следа.

Сжав виски ладонями, Берсей прилег и закрыл глаза. Тяжелый запах конского пота, человеческой мочи и отсыревшего войлока вызывал головокружение. Теперь Берсей уже затруднялся сказать, принес ли этот запах Аххад, или он возник в его больном мозгу. Но так ли, иначе, — Берсей в этот момент ненавидел Аххада. Его озабоченный вид, лысый череп, множество складок на лбу, его отсыревший плащ, его показная забота о солдатах, — все вызывало в душе Берсея мутную волну поднимавшейся ярости.

Он вскочил, зажал нос рукой и ринулся за полог, разделявший шатер. Он надеялся, что его вырвет, и рвота принесет облегчение. Но за пологом, над тазом для умывания стоял Аххад.

Он стоял к Берсею спиной и судорожно пытался натянуть на голову подшлемную шапочку.

Кровавая пелена возникла перед глазами Берсея, и он, не думая, ударил кулаком в шею Аххаду. Аххад обернулся с выражением изумления и тут же стал падать, опрокидывая таз, а следом за Аххадом стал падать Берсей. Он рухнул со звоном, переворачивая посуду, и тут же опомнился.

Здесь не было Аххада.

Колыхнулся полог, заглянул испуганный Аммар.

— Прочь! — зарычал Берсей, поднимаясь на ноги. Потом передумал: — Коня мне! Агеме трубить тревогу!..

Дождь усилился. Берсей ничего не видел ниже гривы своего коня, лишь слышал тяжелые всхлипывания грязи под копытами. Чуть позади мчались два ординарца, а дальше — четыре сотни телохранителей, «царской стражи» — агемы.

Путь Берсею указывал Агг, скакавший почти рядом, как бы слегка приотстав. Размытая дорога вела на северо-запад, почти параллельно течению Арагемы — реки, в устье которой стоял Каффар.

В сплошном водопаде ливня не было слышно бега четырех сотен коней, и вокруг не было видно ничего, кроме дальних всполохов молний, которым нечего было освещать кроме хлещущих струй.

Река повернула на северо-восток и дорога откачнулась от нее.

Мелькнул одинокий фонарь каффарской почтовой станции и пропал.

Берсея догнал командир агемы низкорослый, широкоплечий Руаб:

— Лошади устали, повелитель! Есть отставшие!..

Берсей не ответил, крепче сжав ногами разгоряченного коня.

Еще раз качнулась дорога, возвращаясь к реке. И тут сквозь приутихший ливень донеслись звуки, которых давно ожидал Берсей — топот далекой конницы.

Берсей осадил коня, крикнул Аггу:

— Назад! Они впереди!

Тяжелая конница, с трудом преодолевая инерцию, стала останавливаться, Берсея окружили ординарцы и командиры отрядов агемы.

— Приготовиться к бою. Они скачут прямо на нас!

Телохранители оттеснили Берсея с дороги. Вдоль нее, спешившись, рядами выстраивались лучники, чуть дальше солдаты стали валить на дорогу деревья, таскать камни с берега реки и какой-то мусор — все, что попадалось под руку.

И в тот самый момент, когда дождь, приутихший было, ударил с новой силой, — свершилось. В грохоте копыт потонули вопли тех, кто попал под стрелы. Темная масса людей и коней, наткнувшись на завал, стала растекаться в стороны, и тут, в грязи, напарывалась на копья. В дальнейшем все происходило в молчании — Берсею даже показалось, что он оглох. Началась всеобщая свалка. Падали кони, летели в грязь всадники, с треском ломались копья, звенели мечи.

Это продолжалось несколько долгих мгновений; вдруг Берсею чтото послышалось в звенящей тьме. Он рванулся было вперед, не смог преодолеть цепь телохранителей и выкрикнул:

— Факела!

Его услышал Аммар, повторил команду. Где-то за краем битвы с шипением зажглись факела, солдаты прикрывали их от дождевых струй щитами, и все равно свет их был слишком тусклым. Но и в этом свете Берсей увидел, с кем сражался на темной дороге. Он привстал на коне, оттолкнул ординарца. Конь понес его к завалу, туда, где еще не затихла битва.

— Трубить отбой!..

С опозданием взревели трубы, и только тогда разлепились темные мокрые фигуры коней и людей, и стало ясно, что аххумы бились с аххумами.

Втянув голову в плечи, Берсей дикими глазами глядел на бывших противников и ничего не понимал. Он ожидал повторения припадка и пригнулся к луке седла, вцепившись в нее правой рукой, — благо, верный Аммар, всегда готовый его поддержать, был рядом.

Вспыхивали все новые факела, и хотя дождь все не унимался, стало почти светло.

Берсей очнулся, когда увидел перед собой Карраха — тысячника, отряд которого сейчас должен был искать намутцев в лесах, севернее Дефа.

Каррах зажимал рукой рану на предплечье, ординарец уже снял с него шлем и длинные темные волосы намокли от дождя.

— Господин! — прохрипел Каррах, пытаясь выпрямиться в седле. — Мы поймали лазутчика. И от него узнали, что намутцы готовят ночную атаку на лагерь. Мы торопились…

Берсей молчал. Он все еще плохо понимал, что происходит. Он видел Карраха, но ему вдруг показалось, что это — призрак, видение из его припадков. Потом он оглянулся, увидел Агга, ординарцев и офицеров. Факела шипели и гасли, но солдаты разжигали новые — их заготовили заранее и в достаточном количестве.

Наконец он пришел в себя.

— Завтра. Утром расскажешь все.

Повернулся к Аммару:

— Пусть займутся ранеными.

Лазутчик, о котором сказал Каррах, не был намутцем. Его выдавал не только выговор, но и внешний облик — слишком утонченный для грубых разбойников-горцев. После первых же слов Берсей перешел на киаттский язык — и не ошибся. Лазутчик вздрогнул, остатки выдержки покинули его. Взгляд метнулся по сторонам и тихо-тихо он произнес по-киаттски, глядя себе под ноги:

— Полководец, прикажи, чтобы нас оставили одних. Я расскажу тебе все, что знаю и видел.

Берсей уже готов был ответить грубостью, но взглянул на Аххада, напряженно прислушивавшегося к разговору, на верного Аммара, на тысячников, которые тоже могли быть верными, а могли…

Тяжелое слово «предательство» возникло перед его мысленным взором как грозовая туча, которая превращает день в ночь.

— Пусть нас оставят все, кроме писца. Аххад, ты узнаешь обо всем, что скажет этот человек. А сейчас — прости, мы останемся с глазу на глаз.

Аххад не вышел — выскочил из шатра, лысина его горела от унижения.

— Сядь, — сказал Берсей. — Сядь и говори. С самого начала.

Рыжебородый киаттец — кажется, бороду он отращивал специально для того, чтобы сойти за намутца, — осторожно присел напротив Берсея и, не отрывая глаз от узора на ковре, глухим голосом начала: