Виталий Каплан - Круги в пустоте

Хайяар улыбнулся и, по-прежнему не зажигая света, зашагал прочь по извилистому туннелю. Пока можно не пригибаться, высота вполне достаточная, а вот дальше придется довольно долго ползти… Нет, пещеру придется обрабатывать, обязательно! Прожигать нормальные ходы в человеческий рост, убирать стены, из-за которых приходится пока петлять, кое-где надо будет укрепить готовые обрушиться своды. Зато потом, когда все вообще закончится, когда Тхаран обоснуется в Древесном Круге, пещеру взорвут. Все правильно, лишние следы ни к чему. Достигнув чужого берега, сломай мост, учит мудрость Тхау.

Так-так, а это еще что? Похоже, гости? Хайяар остановился, вживаясь в замершее пространство. Стены не мешали ему видеть, слух достигал самых далеких закоулков, и всеми нервами своими он ловил напряженное ожидание пещеры. Стихийные духи там, в своем слое, тоже почуяли что-то и сонно зашевелились, а уж их движение прозевать трудно. Да, действительно гости! Пока еще далеко, наверху, у самого входа. Сколько их… Ого! Пятеро спускаются, трое остались на поверхности. И, похоже, вниз не собираются. Значит, ждут остальных, караулят. Интересно… На обычных здешних бездельников-туристов непохоже, те повалили бы всем скопом. Хорошо он успел замкнуть грот, где устроена площадка Перехода, да и ближайшие к ней туннели.

Возвращаться теперь незачем. То есть, конечно, с гостями он по любому не столкнется, выходов в пещере много, и они свободны… пока. Но если остается хоть мельчайший шанс, что это не туристы… А кто? Неужели та самая Стража, которую так боится Магистр?

Вот и посмотрим. Послушаем…

— Ну, Митика, выводи лошадей. Пора!

Харт-ла-Гир стоял во дворе, одетый в свою излюбленную зеленую безрукавку, по-здешнему, «тсао». На поясе у него висел меч, за спиной, на кожаном ремне — не слишком длинное, но толстое копье. Все остальные вещи были в двух больших сумках, пристегнутых к конским седлам.

В небе уже растаял багровый, похожий на вишневое варенье закат, на темно-синем бархате вовсю перемигивались холодные, насмешливые звезды. Дневная жара сменилась легким, осторожным ветерком.

— Да, кстати, — добавил кассар, когда Митька, держа коней под уздцы, вывел их на двор, — возьми!

Он кинул Митьке какую-то тряпку, тот поймал на лету.

— Оденься, — хмуро велел Харт-ла-Гир. — Сейчас не время скаредничать, и кто знает, когда еще мы будем ночевать под крышей.

Тряпка оказалась чем-то вроде мешка с прорезями для головы и рук. Не то черная, не то темно-синяя — сейчас, когда сумерки стремительно прорастали в ночь, цвет уже не разобрать.

Митька поспешил облачиться в это «млоэ» — обычную здешнюю одежду бедноты и рабов, чьи хозяева не доводят экономию до крайности. Конечно, по большому счету тряпка она и есть тряпка. Там, в нормальном мире, в Москве, Митька гляделся бы в ней огородным пугалом, но здесь и это хорошо. Ткань оказалась плотная, грубой выделки, края млоэ доходили Митьке до середины бедер, а в дырку для головы вполне пролезла бы и бычья шея. Все-таки лучше, чем ничего…

— Воздадим прощальные слова духам этого дома, — деловито сказал Харт-ла-Гир. — Я уже поговорил со священной змеей миангу-хин-аалагу, но есть и другие бестелесные покровители, они были милостивы к нам и заслуживают благодарности. Слушай внимательно и тихо повторяй за мной. Тебе придется хорошенько это запомнить, чтобы при случае мог произнести самостоятельно.

Он начал говорить что-то нараспев, и Митька, старательно повторяя, ничего не понимал. На здешний язык нисколько не похоже, и он сейчас произносил совершенно бессмысленные звуки.

К счастью, прощание с духами оказалось недолгим. Кассар пропел заключительную фразу, подошел к извертевшейся Искре и легко, точно и не был ранен, вскочил в седло.

— Ну что, запомнил слова?

— Не-а, — Митька честно помотал головой. — Я ничего не понял. Это по-какому?

— Ясно… — негромко протянул кассар. — Значит, старый язык ты не получил… Что ж, может, и правильно… Это древний язык южного Оллара, уже больше тысячи лет на нем никто не говорит, но заклинания, обрядовые слова, проклятия, благословения — делаются на нем. Тебе придется кое-что выучить, иначе попадешь впросак. Надеюсь, ты в состоянии запомнить десяток-другой выражений?

Митька хмуро кивнул, думая о своей тройке по английскому. А ведь запомнит, куда он денется… если что, кассар мигом освежит ему память.

— Теперь Дэгу с цепи спусти. Жалко пса, пропадет небось. Но и с собой не возьмешь…Может, из соседей кто приютит. Ладно, готов? Ну, бери Уголька в поводу — и пошли. Митька, погладив напоследок хмурую, будто все понявшую псину, развел створки ворот. Ну что ж, прощай, улица Ткачей. Больше он ее не увидит. Митька чувствовал: кончается первый кусок его здешней жизни, и начинается что-то новое. Может, еще хуже и страшнее — но другое. От этого сделалось сразу и тревожно, и весело, и грустно — как тогда, в порту, глядя на огромные белые паруса.

Сумерки жили недолго — когда выходили со двора, на фоне чернильно-синего неба еще можно было различить силуэты домов и деревьев, а уже спустя несколько минут все погрузилось в плотную, густую тьму. Лишь звезды вверху, как следует разгоревшись, напоминали о том, что есть в мире и свет. Есть — но слишком далеко и высоко.

Звезды располагались причудливыми узорами. Ничего общего с земным небом — ни ковша Большой Медведицы, ни Кассиопеи, ни Лебедя, ни Орла — всех тех созвездий, что когда-то маленькому Митьке показывал отец. В деревне Хвостовке, где жила баба Катя и куда отец привозил его на лето, звезды были такие же огромные, яркие — будто разноцветные фонарики или фигурные леденцы. И еще, в отличие от здешнего неба, там был Млечный Путь. Отец брал его за руку, они выходили тихой деревенской улицей в поле, и вскоре не оставалось ничего, кроме травы под ногами и звезд над головой. Отец рассказывал, какие бывают созвездия, почему они так называются, какие с ними связаны греческие мифы.

Так было до третьего класса — а после в Хвостовку уже не ездили. Поначалу мать раздраженным тоном говорила, что не его это ума дело, а потом Митька подслушал, как она плакалась по телефону тете Свете. Оказалось, у отца есть и другая семья, мымра Людка и две малолетние девчонки-близнецы. Сперва Митька приставал к матери, чтобы дала новый отцовский адрес, потом, повзрослев, перестал. Все равно ведь не даст, одни только крики да слезы. И вообще, на кой этот папа сдался, если за пять лет ни разу не позвонил, не встретил где-нибудь на улице. Значит, сын ему больше не нужен, так чего же напрашиваться? Пускай ублажает свою мымру Людку… и этих, сестренок. И плевать, что было заросшее клевером поле, едва заметная кайма леса у горизонта — и усыпанное звездными льдинками небо.