О`Санчес - Хвак

А Джога не был против: истомленный вне человеческих тел многолетним воздержанием, он радовался всему: жарить - хорошо, сварить все семь в котелке - и это не хуже, запечь на углях - хоть весь холм изведем! Лишь бы Хвак не забывал о радостях земных, в угоду непонятным созерцаниям да умствованиям...

- Любо-дорого смотреть на тебя, повелитель, как ты ящерные хрящики очищаешь... А то какие-то отблески, понимаешь, отсветы на склонах... Хотя бы - ящерица, ее можно есть, ею можно более или менее насытиться, водицею запить, а лучше вином... Это я понимаю. А что толку глазеть, как лепесток летит. Он отвял и упал, вот и вся красота. Или, например, жаркий день. Чего бы лучше сейчас лечь и поспать, вон там, в папоротниках, а не сапогами пыль взбивать посреди полуденного пекла? Приляг, приляг, повелитель, а я тем временем отгоню от тебя всякую насекомую шушеру!

- Не, идти надо.

- Кому надо? Вот скажи, Хвак, подумай и скажи - кому надо? Секиру я тебе обещал? Обещал, и мы ее добудем, днем раньше, днем позже... Но по большому счету - ты что, куда-то спешишь? А. повелитель?

- Да навроде нет, куда мне спешить? А все же пойду. Понимаешь... Вот ты про лепесток заговорил... И я сразу же вспомнил...

- О-о-о, бедный я Джога, опять невпопад ляпнул...

- Как раз - это... очень даже впопад. И я тебе говорил, как я пальцы обжег чем-то непонятным, когда думал, что это лепесток...

- Говорил. Оно, кстати, даже мне совершенно незнакомо и странно.

- Вот я и задумался с тех пор: а ну, как найду и пойму? А сиднем сидеть - ничего не найдешь и не поймешь. Эх... лежать-то под кустом слаще, чем по жаре тащиться, тут ты прав, Джога! Хлебушком бы разжиться, а то идем посреди хлебов, а сами травы кусаем, как те коровы!

- И не говори, повелитель...

Как ни упиралась гордая гора, с надменным названием Шапка Бога, а все-таки пошла, пошла по имперской дороге навстречу Хваку, и чем ближе - тем громаднее, тем величественнее она становилась, чтобы всю ее оглядеть, по бокам и до макушки, уже мало взглядом обежать, ощупать - головой вертеть надобно... И опять Хвак не пропустил обе зари, вечернюю и ночную, и опять остался один на один со своим восхищением, ибо Джога бурчал, визжал, хныкал, но не смог, или не захотел вступать с повелителем в спор: какая гора была красивее - закатная или рассветная? После долгих колебаний, Хвак все-таки решил про себя, что рассветная: она это... веселее, что ли... и как бы это... моложе.

Земли шли богатые, урожайные, уж в чем, в чем, а в земледелии Хвак разбирался не хуже, наверное, самих богов: считай, что вся жизнь возле пашни прошла... точно, как вот эти вторые сутки миновали.

- Предыдущая жизнь миновала, повелитель, а нынешняя продолжается.

- Угу, верно. Видишь, уже жнут! В наших-то краях рановато бы, а здесь в самый раз. И то уже не мешкать, а поторапливаться пора, как бы хлеба не вылегли, эвон, тучи-то какие вокруг. И душновато.

- А тебе-то что, если куда-то вылегут какие-то там хлеба? Тебе до них какое дело, повелитель, до этих колосьев и до этих людишек? Давай лучше тот кувшинчик с собою прихватим, пока никто не видит. Я точно чую, что не видят, а, Хвак?

Хвак цыкнул на Джогу, облизал пересохшие губы и со вздохом пошел дальше. Действительно, можно было бы беспрепятственно украсть кувшин, вода в котором не только прохладная, но и наверняка чистая, ибо зачерпнута, небось, не из мутного летнего ручья, а бережно поднята из деревенского колодца... Нет. Хвак очень хорошо понимал, что такое вволю попить в страду, во время короткого крестьянского отдыха, как тут уворуешь? Такая вода в глотку не полезет, совесть потом загрызет... У самой пашни стояла одинокая ольха - приблудилась, видать, из недалекого леса, а в ольховой тени было нечто вроде непокрытого шалашика из четырех воткнутых в землю жердей, скрещенных наверху, а внутри шалашика, на кожаных ремнях, огороженная от мелких напастей нехитрыми деревенскими заклинаниями, качалась люлька с младенцем - Хвак как раз мимо проходил. Младенец заплакал, и молодуха, уронив жнецкий серп, тотчас примчалась на крик. Поздоровались.

- Есть, небось, хочет?

- Ай, да наверное. Не то, так другое... Что? К вечеру как раз до подножия дойдешь. Сам-то откуда? Издалека?

- Ух, издалека, с самого запада. Сапоги, вон, вторые уже обтрепались да разбились, пока шел.

- А-а, понятно... ешь, ешь, ешь, ненаглядная... кушай, пей молочко... А императора не видел, случаем? Не встречал, там, у вас?

- Нет.

- И нам не довелось. Дай ему боги всяческого здоровья. А тебе доброго пути.

- Благодарствую. И вам тут хорошего урожая...

Раскланялись друг с другом по-деревенски и разошлись, всяк по своим нуждам. Хвак вспомнил здоровенную молодухину грудь, что мелькнула перед ним только что... эх... вздохнул тяжко-претяжко .

- Послушай, Хвак.. А, Хвак?

- Чего тебе?

- Что за совесть такая? Ты, бывает, ссылаешься на нее, что, мол, покусает, жрать будет?

- Грызть.

- Ну, грызть. Где она у тебя? Я, кажется все тут ощупал тщательнейшим образом, все до последней мыслиночки твоей обследовал - нет ничего. Разве что... она... в этом странном темном уголку прячется, куда мне доступа нет? Пусти меня туда посмотреть, а, повелитель? Очень уж мне любопытно стало - что там такое прячется, и если совесть - то какая она, что ты ее так боишься? Может, я ее того... Я все-таки очень могущественный демон, выше меня только боги! Порадею за своего повелителя, выйду на битву без робости!

Хвак призадумался, и, как это с ним часто бывало во время усиленных размышлений, даже остановился.

- Н-не знаю, Джога. Я не понимаю, о чем ты говоришь, о каком уголку. Совесть - да, есть, она в каждом человеке сидит, у каждого своя. А кто ежели совесть потерял, про такого и говорят люди: бессовестный. Наверное, хуже нет того - бессовестным оказаться. Живут некоторые, но это - люди считают - пустая, подлая жизнь. Смотри, что хочешь, Джога, я ничего не скрываю, и про совесть сам тебе первый сказал. Я не понимаю - чего ты там не видишь?

- Того и не вижу, повелитель. Есть в тебе нечто... запретный кусочек твоих... твоих... может, воспоминаний? Мне туда не пробиться. Похоже, запрет наложен кем-то очень уж могущественным... Как-то это связано с синеглазыми ящерицами и стрекозами, которых ты иногда видишь.

Хвак свернул в сторону от дороги, недалеко, до первого широкого пня, сел и задумался. Синеглазые существа предвещали ему опасности, синие глаза казались ему знакомы...

- Не знаю, что и сказать, Джога. Чую, что есть какая-то правда в твоих словах, чую, а выразить не могу. Зато знаю две вещи... три вещи: мы, можно считать, у подножия, как раз к вечеру и подошли, это первое. А второе - дождь скоро будет, вот-вот... да уже начинается... А третье - в той пещерке кто-то притаился, из нечисти. Это я уже научился чуять!

- Ты просто заклинание пробормотал, которому я тебя научил, вот и почуял. Обыкновенный наф там прячется. Уже не прячется, хы-хы-хы, уже побежал.