О`Санчес - Хвак

Снег попытался перехватить скобу поудобнее - выронил, очень уж зябко пальцам, и как-то так стрекотно от магии богов.

- Ты чудо расчудесное, дорогой мой Хвак, и сам сего не ощущаешь в полном объеме...

- Спасибо!

- Но положение дел таково, что... Понимаешь, незадолго до тебя довелось мне провести весьма волнующую беседу с одним... существом, столь же могущественным, как... гм... Умана или нечто в таком роде... Да, и речь в той беседе шла о добре и зле. Очень уж зыбка и ненадежна бывает грань между добром и тем, что мы принимаем за добро. Я, к примеру, безумно хочу жить и весьма хочу восторжествовать над богиней Уманой, насолить ей погуще...

- Насолим! А если что - Джога говорит - так можно уйти, ее не ожидая. Он у меня до сих пор их боится - аж трясется весь.

- Нет, спасибо, дружище Хвак, как раз этого не надобно. Я ей задолжал - от глупости, или от простоты, от усталости, или от безысходности - но я у нее в долгу. И если, вдруг, я откажусь от долга сего, под предлогом: де, мол, я хороший, а она плохая, держать слово необязательно, утрется и так, то тем самым я угожу в силки гораздо горшие, ибо мне еще до тебя было предложено избавиться от Уманы примерно на тех же условиях: ее - в сторону, пинками, а ты - пей, гуляй, радуйся жизни! Но там ценою избавления была моя душа...

- Так ведь я же ничего этого... мне же ничего взамен не надобно, почтенный Снег!

- Да, я бы хотел в это верить ... - Снег зарычал, оскалив рот, и отчаянно помотал головой, словно бы вслух споря с каким-то собственным демоном-насельником. - Нет! Я верю в это, и верю тебе! Но душа моя все равно погибнет, а он, темный-претемный бог, восторжествует - во мне и поодаль, в тебе, например. Он хитер и длиннорук, и очень-очень умен. Мне просто нечем будет радоваться жизни, если я спасусь, нарушив слово свое и замарав честь свою. Мир мой вовеки окрасится тьмою и рассвета уже не дождаться, я стану как он, как маленький слабенький он... Я заживо умру, если выберу сиюминутное избавление от мук, тогда как Умана... позаботится, чтобы все случилось одновременно и навсегда. Я долго жил, и отнюдь не всегда праведно, тут он прав. Пришла пора держать ответ за все содеянное и пережитое, ответ перед Вечностью, и если я струшу, смалодушничаю, она от меня все равно не отвяжется, но вырвет из ослабевшего сердца последнее утешение. Заметь, я не об Умане речь веду, о Вечности.

- А Джога говорит, что такие приступы у людей часто бывают, но потом проходят.

- Джога тоже прав. Но я не желаю, чтобы мой приступ закончился чужою победой над моею душой.

- И что же теперь будет? Как же мы, я...

Мы попрощаемся, друг мой Хвак, и ты пойдешь своею дорогой, а я останусь ждать Уману, для расчета.

- Но мы можем вместе уйти.

- Нет.

- Я от всего тебя укрою, от любых врагов!

- Нет.

- Я... ничего не понимаю... и Джога тоже.

- Считай, что я на себя наложил такое покаяние. Нам пора прощаться, дорогой Хвак, вечер скоро. Обещай, что будешь вспоминать обо мне иногда. Глядишь, и легче мне станет там, в загробном царстве...

- Клянусь! Ну... давай, хотя бы, я вторую вырву?

Снег расхохотался в ответ и вновь подобрал с земли выпавший конец освобожденной цепи.

- Замечательная мысль, друг мой. Но я без нее не выдержу и во все лопатки сбегу прочь, вслед за тобою. Эта вторая убережет меня от собственной трусости - и я умру в бою, с гордынею во взоре и с богохульствами на устах, как и полагается рыцарю, ведь я же не обещал смирно стоять и блеять! Чтобы встретить Уману, мне вполне достанет и этой, свободной. Меня просветили, между делом, что цепь сию ковал бог-кузнец Чимборо, и, стало быть, она Умане чужая, сможет ей урон наносить. Так что... все неплохо. Я когда-то умел обращаться с боевой цепью, вроде и ныне кое-что помню. Простору для движений теперь побольше - повоюем! С помощью натяжения этой второй цепи, я даже вверх по стене могу пробежать: вот, смотри!

- Ух, ты, здорово!

Снег отдышался, снова подошел вплотную, а Хвак, следуя тайному совету Джоги, распахнул пошире глазки, вгляделся в морщинистое лицо того, кого бы он так жаждал почитать вместо родного отца... И увидел там слезы... а под слезами ледяную, неколебимую решимость. Нет, не уговорить, не убедить.

- Может, поесть хочешь, или попить? Да я пойду, я уже ухожу, но... А, Снег?

- У тебя вино, небось?

- Да.

- Не хочу, а воды бы попил.

- Сейчас, сейчас... - Хвак забормотал над баклагой, взвыл совершенно незнакомым для Снега заклятьем... - Во, пей, это уже вода, я очистил.

Хвак топтался у входа во вторую пещеру и все не мог заставить себя туда войти.

- Почтенный Снег, можно, я подожду, где-нибудь в глубине, в закоулке? Может, победишь?

- Это исключено. Ступай. Стой, вернись. Давай еще разок обнимемся, друг и брат ты мой претолстый - и беги прочь, не оглядываясь, беги, пока я в голос не захныкал... А мужчине и воину подобное никак не пристало, даже в отсутствие прекрасных сударынек.

Маленький отряд мчался сквозь пространство, закат и полуночь, Из Океании в Синегорье, откуда пришла страшная весть о грядущем жертвоприношении.

- Скорее, Черника, ну, скорее же!

Черника послушно подбавляла прыти, однако, почти сразу же, сбавляла ход, но не по собственной прихоти и не от усталости, а потому, что хозяин натягивал удила, придерживал, дабы не оставлять позади матушку. И Гвоздик вынужден был усмирять собственное нетерпение, ибо вожак не велел не отрываться далеко от остальных, но просил быть настороже... А он, Гвоздик, и так все видит, все слышит и все знает, и ко всему готов! А они отстают! Вот и приходится вить круги да приплясывать на бегу, чтобы хоть как-нибудь отвлечься от жажды немедленной драки с кем угодно!

Отряд был невелик: один охи-охи, две лошади и двое людей - мужчина и женщина, молодой рыцарь Докари Та Микол, и его мать, светлейшая княгиня Ореми Та Микол.

Княгиня была еще отнюдь не стара, полна сил, весьма искушена во всех видах убийственной магии, в седле она сидела по-мужски, усталости не замечала и в бешеной скачке почти не уступала сыну... Почти... Редкие капли сердитых слез были не заметны в сгустившейся безлунной тьме, но сердце сына все равно чувствовало каждую из этих слезинок, и мать об этом знала...

- Вперед, Рыжая, не отставай, ну пожалуйста!

Яростно взвизгнул Гвоздик: он первым домчался до места, со всего маху врезался во что-то... в какую-то преграду... явного магического свойства, и кубарем отлетел прочь.

- Матушка, он там! Всполохи! Он все еще там!

Мать и сын спешились возле самой стены тусклого магического свечения. Охи-охи Гвоздик рыкнул и опять прыгнул вперед, как бы в стену, выстроенную магическим заклятьем и снова был отброшен! А в это время там, впереди за скалами, словно бушевала небольшая гроза: вспышки, грохот, еще какой-то шум, более похожий на невнятные проклятья!..