Ярослава Кузнецова - Чудовы луга

Три — тяжкий сон с кошмарами.

Четыре — пару суток без просыпу.

Пять — не проснешься никогда.

Заглянула в лицо, близко-близко. Ей казалось, что она смотрит на Кая сверху вниз. Подцепила пальцем завязку у ворота.

Дернула на себя.

— Эй! — удивилось отродье. — Ты что…

Дальше он только мычал. Шестой шаг они сделали вместе — Ласточка вперед, Кай — назад. Он ударился спиной о дверь и начал медленно проваливаться вовне, вместе с дверью, вместе с Ласточкой, прижавшейся раскрытым ртом к губам, грудью к груди, животом к животу, воткнувшей колено между ног, скрутившей ворот расшитой рубахи, как петлю.

— М-м-м!!! — наверное, он что-то сказать хотел.

Потом скажешь, мой прекрасный.

Она отпустила ворот, позволив ему вздохнуть, провела руками по ребрам, сжала ладонями бедра его сквозь одежду. Притиснула к себе, притиснулась сама — пахом к паху, накрепко, м-м-м-м, мой хороший, больше не вырываешься? Вот тебе спасибо, спасибо, спасибо, все спасибы для тебя, ни одного не утаю, спасибо такое, спасибо сякое, спасибо разэтакое! Спасибо огромное!

Дверь распахнулась, Кай вцепился в косяк, чтобы не упасть — но он уже отвечал, отвечал, да.

На спасибо отвечал.

Пожалуйста, отвечал. Всем телом. Особенно, одним местом.

Пожалуйста!

Ну, пожалуйста!!!

С хмурого неба снова посыпал снег — тонкими белыми лепестками, светлым пухом — словно черемуха опадала или цвели тополя.

Земля засыпала смертным, холодным сном.

Мелодично звонил колокол.

Священник, молодой, узколицый парень с яркими глазами маркадо, выпевал слова господней мессы.

Растерзанный лагерь привели в порядок, тела погибших лежали в ряд, накрытые плащами.

У раскрытой полотняной палатки, в которой шла служба, стояли рыцари с непокрытыми головами.

Светлые, темные, рыжие головы. Золотая. Тальеновы вороные пряди.

Ворран, притащившийся из лазарета, со злым, бледным лицом, узкие губы сжаты, глаза темны.

Второй священник-вильдонит сидел у походной исповедальни — попросту пары досок с решетчатым окошком, установленных на распорках, принимал покаяние у запоздавших. С другой стороны доски преклонил колени кто-то из хинетов, истово кивал, стучал в широченную грудь кулаком и покаянно встряхивал черноволосой головой.

Дилинь-дилинь, — снова зазвякал колокольчик над накрытым белой тканью алтарем.

Бомм! — ответил ему гонг.

— Святая заступница Невена, святые заступники Кальсабер и Альберен, предстоят за нас перед Господом, — кобальтово-голубые, как у всех Маренгов, глаза священника горели несокрушимой верой. — Да сохранит Он нас от всякого зла, укрепит души наши и дарует победу в грядущем бою, как даровал ее святому Кальсаберу в сражении с диаволом.

От всякого зла… от зла, которое ходит средь бела дня, упивается кровью, будоражит яростью сердца.

От зла, которому положено полвека гнить в могиле.

Зло, в которое мы так долго не хотели верить.

Я верю в силу меча и силу руки, которая держит этот меч. Я верю в слово рыцаря, в королевский приказ, в то, что правота торжествует всегда, рано или поздно.

Господь Всевышний, Амо Эспаданьядо, Господь мой, сжимающий обоюдоострый клинок в пронзенных гвоздями руках…

Что я сделал не так?

Отчего зло во плоти бродит меж моих людей, питая их страхом?

Священник поднял наполненную вином чашу, бережно, как величайшую драгоценность.

Он-то не боялся.

— …подал им и сказал: пейте из нее все, ибо сие есть кровь Моя, за вас и за многих пролитая во оставление грехов.

Отпечаток конского копыта, четкий, глубоко вдавленный в размокшую землю.

Иней на бревенчатых стенах амбара.

Два мертвых пса, тело пленного разбойника, белые от страха заледеневшие глаза, волосы, примерзшие к соломе…

Когда тело подняли, полусгнившие соломины так и остались торчать из волос жутковатым нимбом, ледяной печатью нечистого.

Кого призывал несчастный в свой последний миг, когда зло, в которое и он не верил, заглянуло в глаза?

Сэн Эверарт.

Мертв.

Кунрад, веселый и верный соратник.

Мертв.

Сэн Гертран…

Разве поможешь мне Ты, если я сам буду слаб?

Я верю в сталь и огонь.

— Скажи только слово и исцелится душа моя, — произнес Соледаго одними губами, единым выдохом, вместе со всем своим войском.

Чаша с алой густой влагой подплыла к нему, как во сне, и он преклонил колени.

Галерею освещала только пара факелов по сторонам охраняемой двери; Ласточка если бы хотела — не заблудилась. Один найл стоял, как черный журавль, согнув ногу и опершись о стену спиной и пяткой, другой, по другую сторону, сидел на корточках, свесив длиннопалые руки между колен. В зубах у него торчала трубка.

Он посмотрел на Ласточку непроницаемыми черными глазами и не пошевелился. Второй, а это оказался Лаэ, кивнул, отлепился от стены и отворил перед ней дверь.

— Ты спишь когда-нибудь? — спросила Ласточка, проходя.

— Я отдохнул положенное время, не беспокойся обо мне, прекрасная госпожа.

Откуда она явилась в такой глухой час и почему без сопровождающих, он не спросил. Голос был спокоен и исполнен уважения, только в глазах мелькнула искорка. Или Ласточке показалось.

— Лаэ? — сидевшая у изголовья больного Ланка оглянулась.

Улыбка слетела с ее лица, губы поджались. Ланка отвернулась и насупилась.

Ласточка подошла к лордскому «ложу». Радель не спал, лицо у него осунулось, под глазами чернели круги, но взгляд оказался живой и блестящий.

— Милорд? Как вы себя чувствуете?

— Гораздо лучше. — Он улыбнулся. Гертран Радель никогда не жалел улыбок, и дарил их всем подряд — и простым людям, и непростым. Он и животным улыбался так же сердечно. — Милая девушка поит меня каким-то волшебным эликсиром. — Он улыбнулся насупленной Ланке, потом перевел глаза на Ласточку. — С тобой все в порядке? Тебя не обижали?

— Лорд Герт беспокоился, как бы тебе зла не сотворили, — не поднимая глаз, процедила Ланка.

— Все в порядке, милорд, я сама ушла.

— Я так и сказала, — ядовито вставила Ланка.

Ласточка подняла бровь, но выяснять причины ланкиных обид не стала. Потрогала Раделю лоб, посчитала пульс, посмотрела язык. Чудье молочко, из чего бы его не делали, положительно творило чудеса. От Бога или от черта — потом разберемся. У лорда есть духовник, а Ласточка давно уже этот вопрос для себя решила. Все, что облегчает страдания и дарит исцеление — благо.

А в тонкостях пусть священники и монахи разбираются.

Ласточка поинтересовалась, кушал ли милорд, Радель заявил, что воздержался в пользу притесненных женщин и сирот. Бадейка жидкой ячменной каши, едва сдобренной солониной, стояла на теплом камне среди углей. Найлы принесли с общей кухни кормежку сразу для всех, и Ланка, судя по всему, изрядно к вареву приложилась. Ласточка понюхала, покачала головой, поднялась и направилась к двери.