Раймонд Фейст - Дочь Империи

— Что поделаешь, госпожа, я должен был исполнить свой долг, а он упорно пытался мне в этом помешать.

Взлетел меч, играя лунными бликами. Обессиленная, отчаявшаяся, загнанная в угол, властительница Акомы выхватила из рукава спрятанный там кинжал.

Она замахнулась, но тренированный воин шутя отвел от себя эту угрозу: ударив мечом плашмя, он выбил из руки Мары ее жалкое оружие, и бесполезный кинжал, грохоча по полу, отлетел через всю комнату к балконным дверям.

Меч поднялся снова. Мара бросилась на пол с пронзительным воплем:

— Накойя!..

Понимая, что надеяться ей уже не на что, она лишь безмолвно молила Лашиму защитить маленького Айяки и не дать прерваться роду Акома.

Увы, старая советница не отвечала. Меч Шимицу опустился, со свистом разрезав воздух. Маре удалось увернуться; правда, она больно ударилась об угол дорожного сундука, но зато меч врезался в спальную циновку. Впрочем, отступать теперь было некуда. Тяжелые сундуки сослужили своей хозяйке дурную службу. Следующий удар меча Шимицу означал для нее верную смерть.

Но внезапно над головой врага поднялся другой меч. Знакомое оружие, но держали его явно неумелые руки. Оно прочертило в воздухе совершенно немыслимую дугу, прежде чем обрушилось на шею Шимицу. Пальцы воина разжались; меч, дрогнув, выпал из ослабевших рук, не причинив никакого вреда, если не считать дыры, пробитой в кожаной обшивке сундука.

Мара вскрикнула, когда гигант с шумом повалился на пол, задев ее плюмажем шлема. Теперь она увидела мастера тайного знания. Вложив всю силу в единственный решающий удар, верный сподвижник сам с трудом устоял на ногах и сейчас пытался обрести равновесие, пользуясь славным мечом как клюкой. При этом он еще ухитрился поклониться Маре, хотя со стороны могло показаться, что он мертвецки пьян и его просто клонит из стороны в сторону.

Из раны на голове сочилась кровь, стекая по щеке и подбородку, — как видно, то был результат удара, от которого он потерял сознание в коридоре.

— Ну и вид у тебя. Просто взглянуть страшно, — переведя дух, промолвила Мара не то с ужасом, не то с облегчением.

Мастер обтер лицо, но теперь в крови была его рука.

— Льщу себя мыслью, что так оно и есть. — На лице мастера изобразилось смутное подобие усмешки.

Мара попыталась взять себя в руки: от всего случившегося у нее кружилась голова.

— Вероятно, из всех защитников Акомы ты первый, кто не умеет отличить удар лезвием меча от удара плашмя. Боюсь, к утру Шимицу будет щеголять такими же роскошными синяками, которыми он наградил тебя.

Аракаси пожал плечами, всем своим видом выражая нечто среднее между торжеством и глубоким сожалением.

— Если бы Папевайо был жив, уж он постарался бы усовершенствовать мои боевые навыки. Что ж, вместо этого его тени придется удовольствоваться гибелью Минванаби…

Он смолк, словно в произнесенных им словах можно было угадать душевную боль, которую полагалось скрывать. Подав Маре руку, мастер помог ей подняться на ноги.

В коридоре послышались голоса. Негодующие и резкие выкрики Джингу и его сына Десио выделялись на фоне общего гула и ропота. Мара привела в порядок платье, сбившееся и перекрученное во время борьбы. Наклонившись, она выдернула меч Шимицу из крышки сундука и встретила толпу вельмож и слуг с достоинством истинной дочери Акомы.

— Что здесь случилось?..

Джингу ворвался в открытую дверь и застыл, разинув рот, при виде своего поверженного сотника. Затем он метнул свирепый взгляд в сторону властительницы Акомы:

— Вместе с тобой в мой дом вошло предательство!

Вокруг толпились любопытствующие зрители, одетые как попало: сказывалась поспешность, с которой они покинули свои спальные циновки. Мара, не обращая ни на кого внимания, с церемонной учтивостью поклонилась властителю Минванаби и положила к его ногам меч Шимицу.

— Клянусь собственной жизнью и славным именем моих предков, что не я повинна в совершенном здесь предательстве. Твоя наложница Теани пыталась убить меня, а твой воин Шимицу из-за любви к ней потерял рассудок. Мой почетный страж Аракаси был вынужден вмешаться. Он едва спас мне жизнь. Так-то отвечает Минванаби за безопасность своих гостей?

Гул возмущения наполнил комнату, но громче всех загудел голос властителя Экамчи:

— Воин не умер! Вот он очнется, и тогда сможет заявить, что хозяйка Акомы

— клятвопреступница!

Джингу раздраженно призвал к молчанию. Он сверлил Мару тусклыми холодными глазками.

— Так как внизу на плитах лежит труп моей служанки Теани, я намерен выслушать, что скажет по этому поводу офицер Шимицу.

Это было тяжелейшее оскорбление: Джингу публично выразил сомнение в правдивости слов, подтвержденных клятвой. Однако Мара не подала виду, что уязвлена. Ей не добавят чести пререкания с человеком, осужденным на бесславие, а любому из присутствующих уже было ясно: если обвинение Мары подтвердится, властитель Минванаби будет изгнан из их круга. Его честь обратится в прах, а утратив честь, он утратит и всякую возможность влиять на хитросплетения Игры Совета.

— Моя первая советница, Накойя, присутствовала здесь, когда на меня напала Теани, и сможет это засвидетельствовать. — Мара призвала на помощь все навыки самообладания, усвоенные в храме Лашимы. — Твой сотник был вынужден встать на мою защиту ради спасения чести дома Минванаби. Если бы твоя наложница не упала с балкона и не разбилась насмерть, мне пришлось бы убить ее своими руками, чтобы спастись.

Кто-то у дверей пробормотал, что, может быть, Мара говорит правду. Возмущенный Десио рванулся было в ту сторону, но властная рука отца удержала его на месте. Джингу нагло улыбнулся; у него был такой вид, как у пса, стащившего мясо, но уверенного в собственной безнаказанности.

— Госпожа Мара, если у тебя нет других свидетелей, то не стоит бросаться обвинениями. Допустим, Шимицу заявит, что на Теани напала ты, а он пришел ей на выручку; допустим, ты будешь утверждать, что все обстояло наоборот — нападала Теани, а тебя защищал Аракаси — ну и что? В этом случае у нас нет ничего, кроме слова твоей первой советницы против слова моего первого сотника. По рангу они равны, и в глазах закона их утверждения одинаково весомы. Как же мы определим, кто из них лжет?

Маре нечего было ответить. Растерянная, измученная, она понимала лишь то, что у нее нет средств отстоять истину, и от этого сознания в ней разгорался гнев. Она в упор смотрела на врага, который погубил ее отца и брата; на врага, чьи предки — поколение за поколением — несли ее предкам горе и бедствия. Ее лицо было абсолютно бесстрастным, когда она промолвила:

— Ты подвесил честь рода Минванаби на очень непрочной нити, властитель Джингу. В один прекрасный день — и этого дня не придется ждать долго — она порвется.