Раймонд Фейст - Хозяйка Империи

— Имперская труппа Шалотобаку использует помещения, примыкающие к этому вестибюлю, для переодевания, и, полагаю, нет надобности напоминать тебе, что никто, кроме семьи самого императора, не имеет права увидеть их даже краешком глаза.

Хокану обуздал свое раздражение. Ни спешка, ни гордость не позволяли ему ссылаться на свое происхождение и ранг, имея дело с самодовольным холопом.

— В таком случае, добрый и верный слуга, исполняй свой долг по отношению к актерам императорской труппы и укажи мне другой путь, чтобы я мог обогнуть флигель, который они используют.

Хадонра еще более решительно утвердился на пороге и задрал подбородок еще чуть-чуть повыше:

— Я не могу отойти отсюда, господин. Мой долг — наблюдать за этой дверью и следить, чтобы здесь не прошел никто, кроме кровных родичей императора.

Это замечание превысило меру терпения молодого отца. Хокану поклонился в пояс, словно воздавая должное требованиям этикета, столь неукоснительно соблюдаемым его напыщенным собеседником. А затем, не тратя времени даром, рванулся вперед. Его мускулистое плечо врезалось в жирный живот слуги.

От боли и неожиданности имперский хадонра охнул, согнулся пополам и свалился на пол, не в силах даже закричать, чтобы позвать на помощь.

Так или иначе, Хокану был уже далеко: пробившись в вестибюль, он пустился бегом. Две ночи и день, проведенные в седле, не настолько измотали его, чтобы он уже не мог управлять собственным телом. Он промчался через группу людей в ярких костюмах (некоторые из них были облачены в вызывающие наряды куртизанок, и на все без исключения лица наложены слои грима самых кричащих оттенков). Он перепрыгнул через горб сагуньяна — чудовища из древней легенды, с которым сражались герои древности; голова чучела повернулась, чтобы проводить его взглядом, тогда как невнимательная средняя часть туловища неуклюже задергалась. Актер, изображающий передние лапы, повернулся, чтобы навести порядок, однако следующее за ним «брюхо» шагнуло в противоположном направлении. Вся конструкция зашаталась, свалилась, и через секунду грозное чудовище представляло собой месиво из брыкающихся ног и приглушенных проклятий под чехлом из ткани и кожи, расшитым пластинками чешуи.

Не успев осознать, что он только что поразил дракона, Хокану пронесся дальше, сквозь стайку щебечущих девушек-певиц, всю одежду которых составляли плюмажи из перьев. Пробегая между ними, он оставлял за собой взвихренный воздух, в котором еще долго порхали перышки, вырвавшиеся из плюмажей в результате столь неожиданного вторжения. Он поднырнул под деревянный меч, подвешенный на пестрых лентах, и уклонился от карагабужа в покрытой лаком маске, который протянул коротенькие ручки, пытаясь его схватить.

Хокану разразился проклятием, но каким-то чудом умудрился не налететь на маленькое существо, попавшееся ему под ноги. Этим существом оказалась трехлетняя девочка, одна из младших дочерей императора, которая сосала собственный кулачок и широко открытыми глазами наблюдала царящую вокруг суматоху. Она заметила Хокану и, узнав в нем человека, который рассказывал ей смешные истории про чудовищ, радостно завопила, называя его по имени.

Как видно, бог удачи иногда является в человеческом облике, подумал Хокану. Он-то приготовился заплатить дорогой ценой за урон, причиненный чести имперского хадонры, не говоря уж о синяках, полученных сагуньяном. К тому времени, когда он вырвался из закулисного хаоса и добрался до коридора, ведущего к апартаментам его супруги, он был красен от смущения и от сознания, что его вид и запах никак не соответствуют роскошным дворцовым интерьерам.

На посту у резных дверей, ведущих на женскую половину, он увидел Мису, личную камеристку Мары. Не в силах сдержать беспокойство, он выпалил:

— Как она?

Служанка ответила с сияющей улыбкой:

— Ах, господин! Ты будешь гордиться. У них все в порядке, и она такая красивая!

— Ну конечно, красивая, — сказал Хокану, несколько поглупевший от мгновенного облегчения. — Я же на ней женился!

Ему и в голову не пришло подождать или расспросить Мису, чего это вдруг она начала хихикать. Устремившись в комнату, наполненную воздухом, солнечным светом и мягким журчанием фонтана в саду за стеной, он остановился как вкопанный на вощеном полу. Здесь, в присутствии жены, без которой ему жизнь была не мила, он особенно болезненно ощутил свою постыдную неумытость.

Мара, стройная и гибкая, как раньше, одетая в легкую белую накидку, сидела на вышитых подушках. Когда она подняла голову и увидела мужа, ликующая улыбка заиграла на ее устах. И в руках у нее брыкался другой человечек в белом — с темными, как у Мары, глазами и розовыми губками; поверх белой простыни это маленькое тельце было обвито лентами геральдического синего цвета семьи Шиндзаваи — плоть от плоти его, наследник, рожденный женщиной, которую он любил.

— Супруг мой, — сказала она с откровенным восторгом, — как хорошо, что ты с нами. Позволь представить тебе твою дочь и наследницу, которую я назвала Касумой в честь твоего брата.

Хокану, рванувшийся было к ней навстречу, снова замер на месте.

— Касумой… — повторил он резче, чем ему хотелось бы, но изумление сделало его неловким. — Но… это же девочка… — Он запнулся, потому что только теперь до него дошел смысл сказанного Марой. — Девочка?!

Мара кивнула, ее глаза искрились счастьем.

— Вот же она. — Мара подняла младенца, который издал звук, выражающий полное удовлетворение. — Возьми ее на руки, и пусть она знает своего отца.

Ошеломленный Хокану, не двигаясь с места, воззрился на дитя:

— Дочь…

Слова не достигали его сознания. Он мог лишь стоять, потрясенный до немоты жестокостью богов: у Мары больше не может быть детей и у него отнята надежда на рождение сына, который необходим для поддержания величия его дома.

Мара заметила его растерянность, и ее улыбка угасла. Держать на вытянутых руках малышку было трудно, и все-таки Хокану не сделал ни единого движения, чтобы принять из рук жены эту теплую живую ношу.

— Что случилось? — спросила Мара тревожно. Она еще не вполне пришла в себя после родов и была слишком слаба, чтобы держаться с должным хладнокровием. — Тебе кажется, что она безобразна? Через несколько дней лицо у нее будет не таким красным и морщинки разгладятся.

Пораженный в самое сердце несправедливостью судьбы, Хокану понимал, что Мара ждала от него проявления совсем иных чувств, но лишь беспомощно покачал головой:

— Она совсем не безобразна, любимая. Я не первый раз вижу новорожденного младенца.

В Маре начал зарождаться гнев. Сбитая с толку отчужденностью мужа, она вспыхнула:

— Тогда, господин мой, тебе не угодил именно этот младенец?