Раймонд Фейст - Хозяйка Империи

— Мараанни, — Кейок назвал ее ласковым именем, к которому она привыкла в детстве, — оставь свои страхи. Что до меня, я — старик. Друзья моей юности, почти все, переселились в чертоги Туракаму, и, если боги будут ко мне милостивы и исполнят самое заветное мое желание, я просил бы их о том, чтобы встретить Красного бога на много лет раньше, чем ты. — Кейок замолчал, но затем, словно что-то припомнив, улыбнулся. — Госпожа, я хотел бы, чтобы ты знала вот что. Ты открыла мне истинный смысл жизни воина. Каждый может погибнуть сражаясь с врагами. Но настоящее испытание чести для мужчины — это жить. За плечами у меня долгая жизнь и немало дел, за которые не приходится стыдиться. Но понадобился пост советника, которым ты меня удостоила, чтобы я осознал подлинную суть содеянного. — Глаза Кейока подозрительно блестели, когда он обратился к властительнице с последней просьбой:

— Госпожа, с твоего разрешения, я хотел бы помочь Сарику выбрать десять воинов, которые будут сопровождать тебя в броске на Кентосани.

Не в силах произнести ни слова, Мара молча склонила голову. Кейок пошарил среди подушек в поисках своего костыля, нашел его и встал. Затем резко шагнул в темноту, прямой, как в юности, и побуждаемый той же преданностью, которая вела его в сражениях. Когда Мара наконец собралась с духом и подняла голову, он уже скрылся из виду, но его голос был слышен: старый воин требовал, чтобы ему дали меч и шлем из походного запаса оружия.

— Черт подери!.. — огрызнулся он, использовав для этого мидкемийское ругательство, когда кто-то доложил, что он должен путешествовать в паланкине с почетом и удобством. — Я пойду пешком и с оружием, и каждый, кто осмелится предложить мне иное, может скрестить со мной меч, если не боится быть побитым!

Мара хмыкнула. Только двое оставались в ее внутреннем круге: гонец Аракаси — по существу, совсем чужой — и Инкомо, которого она не успела узнать так же хорошо, как других, дольше носивших цвета Акомы. Узкоплечий, сутулый старый советник успел послужить на своем веку двум домам и уцелел при гибели рода Минванаби. Он заговорил, и его слова прозвучали необычайно сильно:

— Госпожа Мара, знай, что ты завоевала мою любовь и уважение. Сейчас мы расстаемся, и все, что я могу оставить тебе на прощание, — это мой скромный совет. Я призываю тебя, ради Блага Империи, которую мы оба чтим: не изменяй своим целям. Ты должна завладеть золотым троном раньше Джиро, и будь уверена, что в глазах всего народа правота на твоей стороне. — Он застенчиво улыбнулся. — Я, некогда верно служивший твоему заклятому врагу, на службе у тебя снискал больше чести и радости, чем в самых смелых мечтах. Исполняя приказы властителей Минванаби, я делал это из чувства долга и во имя чести их дома. Если бы Тасайо был повержен любым другим правителем, я бы умер рабом, так что я не понаслышке знаю цену твоим принципам. Перемены, ради которых ты трудишься, благотворны. Сделай Джастина Императором и правь справедливо и мудро.

Несколько смущенный тем, что позволил себе такое открытое проявление чувств, Инкомо поднялся на ноги. Он низко поклонился и, благодарно улыбнувшись, поспешил прочь — дать Сарику последний совет, хоть это, быть может, и не требовалось.

Мара опять сглотнула ком в горле. Она перевела взгляд на посланца Аракаси; гонец, казалось, так устал, что готов вот-вот заснуть сидя. Жалко было вырывать его из дремоты, но у Мары не было времени дожидаться, когда он очнется сам. Она мягко спросила:

— Если тебе это известно, скажи: моему мужу сообщили о тех новостях, которые ты принес сюда?

Гонец встрепенулся:

— Госпожа, властитель Шиндзаваи должен был получить послание раньше тебя, ведь он ближе к Кентосани.

Мару снедало желание узнать, что предпринял Хокану, когда ужасные вести достигли его ушей. Может статься, она никогда этого не узнает или узнает и будет всю жизнь сожалеть о том, что не осталась в неведении. Возможно, она уже обрекла мужа на смерть, отдав Люджану приказы, находящиеся в вопиющем противоречии с эдиктом Ассамблеи. Но так это или не так, а в глубине души Мара верила, что ее супруг ни за что не позволит Джиро добраться до святая святых Кентосани. Смерть убитого отца взывала об отмщении, к тому же под угрозой была жизнь наследницы Шиндзаваи. Хокану сделает то, чего требует честь, и прикажет своим воинам атаковать, даже если у него не будет никаких шансов на успех. Она посмотрела на измученного посланца и огласила свой последний приказ, который, как она надеялась, должен был дать ему возможность сохранить жизнь.

— Ты покинешь наше общество, — произнесла она железным голосом. Гонец мгновенно, как по тревоге, насторожился и выслушал ее распоряжения с предельным вниманием. — Отправляйся немедленно. Ты должен передать Аракаси следующие указания: скажи ему, пусть ищет свое счастье, а где — он должен знать сам. И если он вздумает возражать, скажи ему, что это мой приказ — приказ его госпожи, и честь обязывает его подчиниться.

Окончательно проснувшись, гонец кивнул. Если ему и показалось странным такое сообщение, он просто предположил, что тут не что иное, как некий мудреный шифр.

— На все твоя воля, госпожа.

Он встал и шагнул в темноту.

Оставшись одна в паланкине, Мара развязала ремешки занавесок. С тихим шелестом упал тонкий шелк, подарив ей редкую минуту уединения. В отчаянии она закрыла лицо руками. Все, чего удалось добиться в Чаккахе, теперь утратило всякий смысл. Если бы она умерла там, исход оказался бы тем же самым: жизнь ее сына будет принесена в жертву ненасытному честолюбию Джиро. В приступе острой жалости к себе она терзалась мыслью: может быть, судьба обошлась бы с ней по-другому, если бы много лет назад она не унизила Джиро, выбрав в мужья Бантокапи?

Не должна ли она усмотреть в этом запутанном, грязном клубке политических страстей кару богов за ее тщеславие? Неужели боги наказывают ее за неистовое, всепоглощающее стремление сохранить имя и честь семьи Акома? Неужели богам не угодна ее изматывающая борьба, начавшаяся с того, что она принесла в жертву жизнь первого мужа? Никого не посвящая в свой опасный замысел, она поставила ему такую ловушку, из которой у него не было иного выхода, кроме смерти. Не проклинал ли он молча имя Акомы в тот миг, когда упал на свой меч? Мару пробрал озноб. Может быть, все давно предрешено и ее дети умрут, как Айяки, — так же как он, ставшие жертвами Игры Совета?

Плечи Мары содрогались, ее душили рыдания. Все эти годы каждый ход в Большой Игре приводил к тому, что ставки становились выше и выше. И теперь только императорский трон мог бы обеспечить безопасность ее семьи. Чтобы спасти детей, она должна изменить течение самой истории и отбросить многовековые традиции. Она чувствовала себя слабой и уязвимой и все глубже погружалась в омут отчаяния. Но краткие минуты душевных метаний истекли; если она хочет выжить и обнять своих детей по эту сторону Колеса Жизни — надо действовать.