Раймонд Фейст - Слуга Империи

Хокану мягко накрыл ее руку своей свободной рукой. Теперь на его лице читалось новое чувство — не гнев, не боль, а скорее глубокий интерес.

— Продолжай…

— Если бы мы жили в мирной стране… — она колебалась, пытаясь подобрать слова, чтобы выразить мысль, во многом внушенную Кевином, — где закону подчиняются и дела, и слова… где политика не поощряет убийства…

Осекшись, она почувствовала, что его молчание — это отражение ее молчания. Его рука, лежавшая на ее руке, напряглась, и Маре вдруг открылось: да ведь в нем живет тот же протест против застарелых предрассудков их общей родины, который исподволь назревал в ней самой. Нить взаимного понимания, протянувшаяся между ними обоими, обеспокоила властительницу, и она постаралась целиком сосредоточиться на том, что собиралась сказать:

— Если бы мы жили в иные времена… если бы мы могли растить детей, зная, что за каждой дверью не прячется кинжал… Вот тогда, Хокану Шиндзаваи, я не уклонилась бы от великой чести стать твоей женой. Во всей Империи не найдется человека, который был бы для меня более желанен как отец моих будущих детей. — Она отвела взгляд, опасаясь, что не сумеет до конца сыграть выбранную роль. — Но до тех пор пока в Совете не наступит умиротворение — а мы знаем, что до этого еще ох как далеко, — союз между нами мог бы навлечь новые опасности на оба наши дома.

Хокану ответил не сразу. Он погладил руку Мары, прежде чем выпустить ее, и хранил молчание, пока она вновь не повернулась к нему: он хотел видеть ее лицо.

— Ты мудра не по годам, властительница Мара. Я не стану притворяться, что не испытываю разочарования. Могу лишь преклоняться перед твоей стойкостью. Твоя редкостная сила делает тебя еще более достойной любви.

Мара почувствовала, что глаза у нее увлажнились.

— Хокану, девушке из какой-то другой семьи выпадет редкостная удача.

Хокану поклонился в благодарность за комплимент:

— Такой девушке понадобится нечто большее, чем удача, чтобы завладеть моим сердцем, которое отдано тебе. Но, прежде чем я отправлюсь в путь, могу ли я по крайней мере надеяться, что ты благосклонно относишься к дружескому союзу с Шиндзаваи?

— Несомненно, — ответила она, воспрянув духом от того, что он не рассердился и сохранил учтивость. Она даже сама не сознавала, как ей не хотелось бы, чтобы неудачное сватовство настроило Хокану против нее. — Я буду ценить союз с твоим домом как почетную привилегию.

— Считай это подарком, — сказал Хокану. — Только ты достойна его.

Он сделал последний глоток из кубка, а затем без суеты и спешки приготовился откланяться.

Он уже собрался встать из-за стола, но был остановлен словами Мары:

— Если ты позволишь, я хотела бы просить тебя об одном одолжении.

Он устремил на нее испытующий взгляд, в котором не было и следа подозрения, что она может воспользоваться его слабостью — любовью к ней — в собственных интересах. Он лишь хотел понять ее побуждения. Мара безошибочно истолковала интерес Хокану, подумав о том, насколько же они близки по природе: оба знали толк в Большой Игре и обладали достаточной волей, чтобы разыграть свои ставки в полной мере.

— О чем же ты хотела просить, госпожа Мара?

Ей было нелегко приступить к этому щекотливому делу, однако она решилась:

— Насколько мне известно, в вашем доме часто бывает один из Всемогущих.

Хокану кивнул; теперь его лицо не выражало ничего.

— Да, это так.

После мучительной паузы Мара добавила:

— Для меня была бы чрезвычайно желательна возможность побеседовать с магом из Ассамблеи в неофициальной обстановке. Если бы ты смог устроить такую встречу, я считала бы себя твоей должницей.

Глаза Хокану сузились, но он не полюбопытствовал, зачем ей это нужно, а лишь ответил:

— Я посмотрю, что мне удастся сделать. Затем он быстро встал и отвесил церемонный поклон, сопроводив его несколькими учтивыми фразами. Мара тоже поднялась, огорченная тем, что настроение душевной близости улетучилось. Хокану замкнулся, и при всем желании она уже не могла читать в его сердце. Когда он вышел, она долго еще сидела при свете бумажных фонариков, безотчетно крутя в руках кубок и раздумывая не о последних словах гостя, а о том, что он слишком хорошо умеет скрывать свои чувства.

Подушки по ту сторону стола казались особенно пустыми, а наступившая ночь

— особенно темной.

Через некоторое время вошла Накойя, точно выбрав момент для своего появления. Взглянув на хозяйку, верная советница присела рядом с ней.

— Дочь моего сердца, ты выглядишь встревоженной.

Мара прильнула к старой женщине, как будто снова почувствовав себя маленькой девочкой.

— Накойя, я поступила так, как должна была поступить: я отклонила его сватовство. Но меня одолевает печаль, для которой нет причин. Я и сама не думала, что так сильно люблю Кевина, и все-таки мне жаль, что пришлось отказать Хокану.

Накойя подняла руку и ласково погладила Мару по щеке, как делала это когда-то.

— Дочка, в сердце иногда находится место не только для одного. Каждому из этих двоих мужчин отведен там свой уголок.

Мара вздохнула, черпая утешение в коротких минутах уюта и спокойствия, а потом грустно улыбнулась:

— Ты всегда предупреждала меня, что любовь — это непроходимая чаща. А я только сейчас поняла, насколько ты права и до чего же колючие шипы у зарослей в этой чаще.

Когда зазвенел гонг, Мара насторожилась и выскользнула из объятий Кевина. Не сразу осознав, что возлюбленную поднял из постели именно этот звук, которого он раньше никогда не слышал, Кевин сонно спросил, все еще не покидая спальной циновки:

— Что это?

Однако его голос потонул в шуме поднявшейся суматохи. Дверь, ведущая в покои Мары, широко раскрылась, и в спальню вбежали две горничных с гребнями и шпильками; за ними последовали другие, немедленно приступившие к подбору парадных одеяний. Через несколько мгновений Мару поглотил шумный вихрь бурной деятельности: хлопотливые женщины сноровисто наряжали и причесывали госпожу.

Кевин нахмурился. Грубо вырванный из упоительной прелюдии, он сообразил, что властительница не произнесла ни одного слова, которое можно было бы принять за сигнал к столь несвоевременному вторжению.

— Что происходит? — поинтересовался он. На этот раз его голос прозвучал достаточно громко, чтобы быть услышанным.

— Прибывает Всемогущий! — нетерпеливо бросила Мара, а затем, снова обратясь к горничным, распорядилась:

— Принесите железное ожерелье и нефритовую тиару.

— В такой час? Утром? — удивился Кевин, поднимаясь с циновки.

Он поднял и набросил на себя свою серую куртку. Мара вздохнула и отозвалась:

— Обычно к этому часу я уже давно на ногах.