Алан Гарнер - Совы на тарелках

Если тот двинется вверх по канаве, то вскоре легко сможет выбраться из нее на овечью тропу и добраться до меня. Значит, нужно что-то делать, куда-то уматывать… Встреча с ним ничего хорошего не сулит.

Кабан перестал хрюкать и взвизгивать, теперь он громко принюхивался, было слышно сопенье и как хлюпала вокруг его тела вода. Зубы смутно белели в темноте.

Да, не надо рисковать понапрасну и совать голову в пасть… Нужно спасать свою шкуру…

Он взобрался на дерево, устроился в его ветвях. Что ж, здесь можно неплохо провести ночь. Только бы не сверзиться отсюда! Тогда уж неминуемая смерть, да?.. Значит, так: рассвет в четыре. В соседнюю долину он спустится к семи. На главную дорогу выйдет к десяти. Все нормально. Из Абера надо будет убраться до ее возвращения… Так и получится, даже если мать хватится его и решит заявиться в город раньше…

Он поел и начал устраиваться на ночлег на дереве. В одном из карманов дождевика он обнаружил компас и свисток на длинном шнурке. Он привязал его одним концом к толстой ветке, а другой пропустил через свой рукав и тоже завязал крепким узлом на соседнем суку. Теперь не упадет и во сне!

Ночь казалась поначалу не очень холодной, он был защищен от ветра густой листвою, но спал плохо, просыпался чуть не каждые пять минут. И, когда пробуждался, ему становилось холодно и бесприютно. У него не было часов, но по расположению луны он видел, каким коротким был каждый отрезок его сна.

Огни в долине погасли.

Он дремал, он дрожал от холода, просыпался, опять засыпал. Съел остатки пищи. Снова дремал и дрожал от холода…

Он окончательно проснулся. Ярко светила луна. Почувствовал, что промерз до костей. Голова провалилась сквозь ветви, откинулась назад, он видел край плоскогорья, оно начиналось над ним футах в тридцати. Рука, вдоль которой была пропущена веревка, затекла, он ее почти не ощущал. Шея окаменела.

На плоскогорье, в лунном свете, он увидел человеческую фигуру.

Человек спускался с плато, вдоль канавы, вдоль русла ручья, к торфяному участку.

Наверно, из тех, которые были с собаками? Пускай они напустятся на кабана, я не против. Пускай прогонят подальше.

Он переменил позу, руке и голове стало легче.

Темень то отступала, то наступала — когда тучи наползали на лунный диск. Ручей журчал среди камней по дну канавы.

Каменная осыпь пришла в движение — он увидел это, прежде чем услышал, как мелкие камешки ударились о воду, изменив ее звук и подняв множество пенящихся пузырей, которые засеребрились в лунных лучах.

Тут проходит одна из овечьих троп — над ручьем, мимо корней дерева, на которое он взгромоздился. Вон там она сворачивает. Он уставился в сторону поворота.

Сейчас, наверно, покажутся овцы? Или опять этот кабан?

Он услышал совсем новый звук, очень близко, смешанный с журчаньем воды. Он слышал его, монотонный, повторяющийся снова и снова — это был человеческий голос, напевающий, мурлыкающий, выводящий какой-то мотив, слов, кажется, не было. Но это была песня.

Он просунул голову между листьев.

У подножья дерева сидел человек.

Тьфу ты! Кто еще такой?!..

Человек перестал петь, но уходить не собирался. Он сидел, свесив ноги над краем канавы, сдвинув на затылок шапку.

— Славная ночь, правда?

Он вытер нос рукавом куртки.

— Славная ночь, — повторил он снова. — Да. Славная. Для этого времени года…

— В самом деле, хорошая ночь, — сказал Гув.

— Оставь меня в покое!

— Слезай оттуда, парень.

— Мне здесь хорошо.

— Ты нужен…

— Я никому не нужен, и мне никто не нужен.

— Тогда, значит, ты самый богатый из всех на свете, — сказал Гув. — Как же ты распорядишься своим богатством?

— Я ухожу. Завтра в это время я буду в Бирмингеме, и вы меня больше никогда не увидите.

— Ты нужен дома. Уже скоро утро.

— Оставь меня, я сказал. С меня довольно. Забирайте все свои игрушки — привидения и все остальное… Я ушел от вас.

— Ты не можешь уйти, — сказал Гув. — Тебе нужно все это.

— Ничего мне не нужно! Я чуть не свалился с этой скалы и потом наступил на кабана — и то ничего! Вот как мне все это нужно! А ты тоже смотри не наткнись на него. У него есть парочка неплохих клыков…

— Он просто преграждал тебе путь из нашей долины, — объяснил Гув. — Не хотел, чтобы ты ушел.

— У него и в мыслях такого не было!

— Нужно было сразу идти к Черному Пристанищу, — сказал Гув. — Но ты пошел не в том направлении, и нам пришлось послать собак, чтобы направить тебя сюда.

— Не рассказывай мне сказки!

— Я расскажу еще одну, — сказал Гув. — И тогда ты вернешься, обещаешь? Я устал от твоих ребяческих штучек, Гвин.

— Ну и пожалуйста!

— Не надо так… Ты думал, почему мы оба сейчас здесь оказались? Что нас привело?

— Нет, — ответил Гвин.

— Но ведь мы пришли сюда. Вместе.

— Что такого? Я удирал от собак, а на дереве потому, что наступил на кабана в темноте. Если хочешь это считать за чудеса, дело твое.

Гув поднялся, перешел на другую сторону канавы, сел там на откосе.

— Теперь, — сказал он, — твой путь свободен. Можешь уйти, можешь снова взобраться на дерево, если я двинусь с места… Но до этого слезай вниз, и я покажу тебе кое-что… Слезай, слезай… Так… Теперь сунь руку туда, откуда начинаются корни. Глубже, еще глубже…

— Дальше некуда, — сказал Гвин.

— Двигай руку в сторону… Осторожно… осторожно… Теперь вытаскивай… Ну?..

— Мистер Гув, — сказал Гвин. — Извините меня. — На раскрытой ладони у него лежал наконечник копья.

Он был кремневый и такой тонкий, что лунные лучи пробивались сквозь него, и он больше походил на листок, вылепленный из света и камня.

— От того самого копья? — спросил Гвин.

— Ему понадобился год, чтобы сделать его, — произнес Гув с другой стороны ручья. — Гронву Пебиру, владельцу Пенлина.

— Оно, должно быть, еще старее, — сказал Гвин. — Намного.

— Да, это было очень давно, — согласился Гув. Гвин снова сунул руку в отверстие в скале. Оно расширялось вправо и влево, и в нем были еще какие-то предметы. Большая часть из них рассыпалась под рукой прежде, чем он вытаскивал их наружу: кожаные, деревянные, матерчатые изделия, прогнившие от влаги.

Рядом с наконечником копья он положил еще одну сохранившуюся вещь — круглый кусок кварца размером с кулак, на котором было изображено лицо. Простейший рисунок: две дужки бровей; нос, похожий на клюв; точки вместо глаз. Как детская мазня: «точка, точка, два крючочка…» Это же изображение оказалось и на других предметах, вытащенных Гвином и разложенных рядом с прежними: на нескольких кувшинах; на плоском диске, который, видимо, служил украшением — его надевали на шею на шнурке; на других камнях. Везде — примитивное человеческое, или птичье, лицо. Какое именно, сказать невозможно… Совиное?.. Может быть…