Далин Андреевич - Зеленая кровь

Рамон нетерпеливо ткнул в книгу.

– Да вот тут, вот!

Локкер сосредоточился, принялся разбирать слова:

– "Чука лает на кота. Кот мал. Фу, Чука, фу!…" – не стерпел и прыснул. – Пойдем купаться, Рамон. Ты не будешь лаять на котят?

Рамон выхватил у него букварь и вскочил. Локкер встал и отряхнул с живота прилипшие травинки – он даже не пытался успевать за суетливым щенком.

– Ну идем же, идем! – Рамон потянул его за рукав.

Локкер улыбнулся его нетерпению.

– Почему ты со мной? – спросил он. – Почему не со щенками? Они же все понимают и не смеются.

– Ты интересный, – сказал Рамон, раздвигая ветки. – И с тобой делить нечего. Ты – зверюга спокойный, веткожеватель.

Локкер рассмеялся.

– О да, я спокойный зверюга. Здорово.

Они выбрались из кустов и отправились к псарне.

На всем мире лежала золотая жара. Сад изнемогал от зноя; листва казалась вялой и какой-то утомленной. Выйдя в мощеный двор, Локкер присел потрогать горячие камни брусчатки.

– Вода должна быть теплая, – сказал Рамон, следя за ним. – Теплая-претеплая, как суп. Мама! Мама!

Его мать, Ида, в Младшей Ипостаси очень крупная сука великолепной породы, черно-седая ищейка, с блестящей шерстью, с умной лобастой мордой, суетливо выскочила из-под навеса, где в тени отдыхали и обменивались неспешными мыслями старшие в Стае, и перекинулась точно таким же торопливым кувырком, как сам Рамон. Оказалась загорелой плотной женщиной с строгим и несколько озабоченным лицом. Стремительно подошла, наскоро обнюхала Рамона, хмуро спросила:

– Что вопишь? Закончил? Голоден?

Рамон прижался головой к ее животу, внюхиваясь в запах, исходящий от ее серебристо-черной трансформированной шкуры.

– Нет, мы – не есть. Мы – гулять. Мам, мы на пруд пойдем.

Ида взяла книгу у него из рук.

– Смотри, я проверю. Ты – будущий служебный пес, не дворовой пустобрех. Надо многому учиться, и человеческому тоже. Неизвестно, как жизнь обернется.

Рамон зевнул с присвистом:

– Мам, ну не сейчас! Жарко!

Ида окинула оценивающим взглядом и его, и лосенка, стоящего в стороне с неизменной изгрызенной веточкой в руках, и усмехнулась.

– Нашлись товарищи… Идите уж. Смотри, холодную овсянку будешь хлебать.

– Все равно теплую в такую жару не хочется, – фыркнул Рамон. – Лось, пошли!

Хотелось бежать – а для хорошего бега нужны четыре ноги. Локкер перекинулся, с удовольствием услышав, как копыта звонко стукнули по гладкому камню. Спустя мгновение щенок уже летел впереди – но Локкер не пытался его перегнать только потому, что не знал дороги. Кто-то из младших в Стае гавкнул вдогонку – но следом не побежал: щенята увлеченно гоняли по двору мяч. Локкер даже не шарахнулся от лая.

Он уже потихоньку начал воспринимать дом и двор Хозяина, как тихое убежище, где можно пережить внезапно обрушившееся несчастье.

Вслед за Рамоном Локкер выскочил из ворот – и они вдвоем помчались по тому самому полю, которое по ночам казалось таким загадочным, туманным и невероятно огромным, а днем оказывалось просто обширной пустошью, заросшей высоченной травой, вкусными одуванчиками, уже давным-давно опушившимися и облетевшими, и желтыми цветами сурепы.

На пустоши косили траву козы – готовили себе запас на зиму. Они не пользовались электрическими косилками – простые косы казались им надежнее, с этими нехитрыми инструментами козы управлялись с крестьянским проворством. Тяжелая сочная трава ложилась под лезвия волнами, распространяя сладкий зеленый запах.

Поодаль, в подсохшей копнушке сидел молодой козел и курил дешевую папиросу. Кто-то из взрослых когда-то говорил Локкеру, что козы порой бывают подвержены дурным человеческим привычкам. Правда.

Локкер притормозил, перекинулся и подошел. Козы остановились и уставились на него насмешливыми светлыми глазами; их шкуры покрывала такая длинная мохнатая шерсть, что Локкер посочувствовал – жарко, наверное.

– Эвон… – задумчиво сказала худенькая белая козочка, смахнув со вспотевшего лба бесцветный чубчик. – Ишь, пришел, глядите-ка…

– Я давно вам хотел сказать спасибо, – смущенно сказал Локкер. – За сено. Только я сено не ем. Но все равно…

Козы прыснули. Козел поплевал на пальцы, тщательно затушил окурок и подошел. На его простецкой физиономии с розовым горбатым носом и скудной белесой бородкой нарисовалось добродушное любопытство.

– Ты чаво, – спросил козел, дружелюбно ухмыльнувшись, – жить тут, что ль, останешься? Ась?

– Наверное, – пробормотал Локкер, смущаясь еще больше.

– Ништо, – козел удовлетворенно кивнул. – В лесу-то, небось, страшно одному, ась? Я говорю, там же, в лесу…

– Да пойдем же! – гавкнул набежавший Рамон. – Он сейчас заведет! Он же часами может блеять, пойдем!

Серая с черным хмурая коза неодобрительно покачала головой.

– Я пойду, – еле выговорил Локкер, не в силах глаз поднять от смущения. Он так и перекинулся не глядя – но козы рассмеялись, а не рассердились.

– Ишь, стеснительный! – фыркнула белая козочка, а козел напустил на себя суровый вид и прикрикнул:

– Ну, чаво встали, бабы! Само не сделается, нет! Что зимой в рот положим, ась?

Дальше Локкер не слушал. Рамон убежал далеко вперед, его хотелось догнать – и Локкер рванулся, с наслаждением чувствуя, как стебли трав хлещут ноги в стремительном движении. К пруду друзья подбежали почти одновременно.

Пресловутый пруд окружало несколько скудных кустов вербы, потускневших от жары. Еще издали Локкер понял, что никакой это не пруд, а так, лужа. Неглубокая яма, полная воды, заросшей ряской. Вокруг растет тростник и камыши, а в мутной буро-зеленой воде плавает всякий сор. Низко над водой вились комары и мошки. И кидаться туда Локкер не стал, побрезговал. Только выдернул подвернувшийся камыш, чтобы объесть сладкий корешок.

Рамон от возмущения перекинулся, сказал с досадой:

– Ты чего?! Ты же сам хотел!

Локкер тоже перекинулся для выяснения отношений.

– Тут неинтересно купаться, – сказал он извиняющимся тоном. – Мне же мелко. Я тут плыть не могу – копытами дно цеплять буду. Не сердись. Я, наверное, зайду… в эту воду… но разве это купание?

Рамон сморщил нос, обнажив клыки, гавкнул:

– Найди лучше!

– Я раньше так купался, – протянул Локкер мечтательно и машинально сорвал веточку вербы. – Обо всем на свете забывал, даже про все беды забывал – так купался. В речке, где она поворачивает… там, знаешь, такой красный песочек, копыта вязнут, но приятно – и стрекозы голубенькие… А на другом берегу – осинник… Сейчас, наверное, русалки расселись по корягам и песни поют, а в такой воде ни одна русалка жить не станет. Тут только комариные личинки…

Рамон заслушался, приоткрыв рот и громко дыша. Его круглая загорелая рожица с широким носом и ямочкой на подбородке, наверное, показалась бы глуповатой, если бы не цепкий взгляд – глаза темные и пристальные, как у всех разумных псов. Вечная настороженная оценка обстановки и всего мира – порода, как говорил Джейсор, Рамонов отец.