Валентин Маслюков - Побег

— Великий государь и великий князь Любомир Третий, Словании, Тишпака, Межени и иных земель обладатель, сегодня в год от воплощения господа нашего вседержителя Рода семьсот шестьдесят девятый, месяца рюина в четвертый день незадолго до полудня по соизволению божию скончался.

— Что такое? Что такое? — растерянно повторяли люди, словно не доверяя известию.

— Вы слышали, барышня? — хриплым полушепотом обратился возчик внутрь кибитки. Он и дальше считал нужным пересказывать барышне все, что сумел понять из пространных сообщений вестника, всю эту жуть про рехнувшуюся заморскую принцессу, которая колдовским обычаем прошла сквозь стены, отравив предварительно свекра и почти отравив свекровь. Был зачитан еще один, отдельный указ, приговор боярской думы, который ставил под сомнение наследственные права Юлия, и доводилась до народа нарочно высказанная воля покойного государя поставить на престол Святополка.

— Вот те раз! — повторял возчик себе. И когда обескураженная толпа как-то нехотя стала расходиться, не зная, что говорить и думать, тронул лошадей, за общегосударственными соображениями совершенно упустив из виду, что по одному из только что оглашенных указов городские ворота закрыты для въезда и выезда.

— Господин хороший! — окликнул он мальчишку на коне, который, важно пересматривая, прятал бумаги в сумку. Мальчишка оглянулся, нахмурившись, ибо не мог сразу сообразить, не содержит ли вольное обращение «господин хороший» чего-нибудь обидного для чести государева вестника и глашатая. — А что, барин, та сказанная государыня, заморская принцесса, супруга нашего наследника Юлия, которая сквозь землю ушла, не из немцев ли она будет?

— Дурак! — коротко выразился глашатай, хлестнув коня.

— Слушаюсь! — мудро ответил возчик.

Решительное заявление приближенного к государственным тайнам лица освободило возчика от сомнений. Получив «дурака», он взбодрился и, покрикивая на народ, начал выворачивать на Крулевецкую улицу, продолжавшуюся за городской стеной той самой крулевецкой дорогой, что выводила на Аять к полевому стану Юлия. Однако короткий проезд к воротам был запружен громоздкими возами, телегами ломовых извозчиков с огромными колесами, колымагами, дрожками и двуколками. Народ гомонил. Иные, не обращая внимания на размахивающих руками соседей, упражняли себя в терпении, то есть развязывали мешки с салом и хлебом и прикладывались к пузатым баклагам неведомого содержания. Все было забито до самой двойной башни, которая возвышалась над крышами, перекрывая своей громадой даже самые высокие, в три, в четыре жилья дома.

— Вот те раз! — удивился возчик и повернулся к задернутым полам кибитки. — Как это будем понимать, барышня?

Не получив ответа, он заглянул внутрь полотняного кузова. Большущая прореха наверху, обрамленная колыхающимися лохмотьями, давала достаточно света, чтобы можно было убедиться без тени сомнения: барышня исчезла. А самые размеры дыры, вполне, значит, подходящие, наводили на мысль, что туда барышня и прянула вопреки препонам — к небу.

Возчик, понятное дело, ошибался. Нута выбралась через надорванный бок. Она слышала все и многое поняла. К тому же она догадывалась, кого называют немцем. Для слованина немец не только обитатель северо-западных лесов, но и вообще чужак. По буквальному смыслу слова — немой. Не понимающий человеческого языка. Причудливое существо, по своему чужеродству и несуразным понятиям представляющее собой некое излишество природы, иногда безопасное и нелепое, иногда враждебное. Тот же самый смысл утонченные мессалоны вкладывали в слово варвар, называя так всех чужеземцев чохом, включая и слован.

Так что глубокомысленные изыскания возчика возникли не на пустом месте и не напрасно Нуту встревожили. Другое дело, что мессалонская принцесса не умела оценить чистосердечную любознательность подвыпившего дядьки. По беспредельному своему добродушию он признавал заслуживающим снисхождения существом даже немца.

Откуда это было знать заморской принцессе? Прыжок в пропасть, нервное потрясение перевернули все в душе Нуты, обнажив несвойственные ей прежде черты, в повадках ее явилось нечто удалое, нечто отдающее даже беспамятством. Не заглядывая далеко вперед, с хладнокровием все потерявшего человека она принялась готовиться к побегу. Стащила с себя платье, собираясь закутаться в найденный в кибитке половик, но обнаружила, что изнанка дорогого бархата разительно отличается от лицевой стороны, и снова натянула то же платье, только навыворот. Так что получилось из принцессы нечто вполне несуразное и потому не вызывающее подозрений. Осталось только извлечь из ушей алмазные серьги, освободить от заколок и жемчужных нитей волосы да растрепать их и распустить по плечам, как у чернушки, подавальщицы из корчмы. Приспособила она к делу и половик — завернула на бедрах как поневу, то есть не сшитую юбку, которая держится одним поясом. Напоследок Нута догадалась скинуть башмачки, стащила чулочки и сунула это все в пустую корзину — возчику на память.

Выбравшись наружу через продранный бок кибитки, она протиснулась вдоль стены и попала в столпотворение, где приняли ее за свою, ничему не удивляясь. Двойная башня Крулевецких ворот помогла ей вспомнить дорогу, которой въезжали они с Милицей в город. Но все ж таки принцесса сообразила, что лучше держаться подальше от людного места, где посверкивают бердыши стражи, и подалась назад в путаницу бедных и грязных улочек.

Скоро однако Нута вынуждена была осознать, что положение ее, в сущности, безнадежно. Можно ли выбраться из чужого города, не имея ни помощи, ни подсказки? Как разменять на звонкую монету припрятанные под юбкой драгоценности? Куда податься и кому довериться? Она брела, не смея остановиться и присесть, едва поднимая глаза, чтобы осмотреться. Она позволяла себя толкать и только ежилась, задетая грубым словом, подлинное значение которого большей частью не понимала. Она давно проголодалась, но не замечала этого, равнодушно поглядывая на румяные расстегаи и кулебяки коробейников. Дурманящие запахи снеди наводили на мысль о чем-то забытом и теперь не важном.

К тому же выяснилось, что босиком далеко не уйдешь. Требуется немало изворотливости, когда на каждом шагу ощупываешь крошечной нежной ножкой камешки, кости, щепки и острые грани горшечных черепков. Нута заново осваивала науку терпения, а всякая наука постигается ведь не в один день.

И кажется, блуждала она долго — так ей представлялось, — а вышла туда же, где была: замкнувши круг, снова увидела в просвете между домами знакомые очертания двойной башни. Неподалеку на вздувшейся горбом улице, загроможденной к тому же непонятно для чего сложенными камнями, раздавались надсадные наигрыши волынки. Взбудораженная толпа принимала, должно быть, трубные звуки за властный призыв бирючей и потому запрудила проход, стеснив и Нуту.