Валентин Маслюков - Побег

Однако левое крыло лучников, по другую сторону отряда копейщиков, еще держалось, отбив короткий налет конницы. Всадники потекли вбок, устремляясь в стык отрядов, поворотили, оставив на поле десяток подраненных, бьющих ногами лошадей, что пытались встать, осели крупом или жестоко хромали, вскидывая голову при каждом шаге; опешившие всадники, кого не придавило, бежали. И один стоял на коленях, бессильно упираясь в землю руками, попала в него стрела — запрокинулся и упал.

По-прежнему стоял полк копейщиков, ощетинившись копьями, как еж. Витязи с бело-синими лентами на шлемах обтекали его; с левого края поля лавина всадников хлынула на правый. Неразбериха эта длилась недолго, витязи объявились уже в тылу копейщиков.

— Пора, государь! — кто-то тронул Юлия, сворачивая чалого его жеребца за узду, и кто-то говорил: — Войска ждут! Скорее!

Ничто уже не отделяло кучку окруживших государя дворян от закованных в железо вражеских витязей, кроме двухсот шагов пологого поля. Исход стычки был предрешен: левое крыло лучников пятилось, сбиваясь толпой, и отступало к лесу. А сколько продержатся без поддержки стрелков беспомощные в своей неподвижности копейщики? От этого много теперь зависело.

— Проклятье! — вскрикнул Юлий еще раз. — Кто видел Мисюря?

— Он упал, государь.

На правом крыле у опушки леса продолжалось избиение, хотя часть лучников уже потерялась в зарослях. Вытоптанное пространство за кольями густо устлали тела павших.

— Скорее, государь! — торопили Юлия. Все поскакали к стану.

Казалось, многое тут должно было перемениться после поражения передовых порядков, но здесь продолжалась все та же невнятица. По захламленному пятнами костров, повозками и шатрами полю, среди брошенной рухляди метались и скакали неизвестно какие люди, темнели рыхлые тучи не выстроенных толком полков. Три из них стояли на виду, еще один выдавал себя туманным колыханием копий за гребнем пригорка. А что происходило дальше, на обратном склоне, где другие отряды ополчения и где конница, невозможно было угадать.

Юлий хлестнул коня, набравшись решимости не оглядываться. Нужно же было глядеть вперед, настоящее сражение еще и не начиналось, и, однако, то ужасное, что продолжалось сзади, Юлий ощущал спиной. — Государь! — крикнул окольничий Ратмир, озираясь на скаку. Видный мужчина с холеной бородкой и уложенными кудрями, не растрепавшимися даже на ветру, он словно бы изнемогал от потребности выкрикнуть нечто дерзкое, неуместное и неприятное, и в этой борьбе побуждений побагровел лицом.

Юлий оглянулся.

Отряд развалился. Многие уж побросали копья, толпа шатнулась к лесу, и сразу назад, по широкой, разъезженной дороге к стану, потому что конница, забирая слева и справа через ряды проломленных кольев, отрезала путь к чаще. Нужно было бежать просторным, бесконечно огромным пустым лугом.

Юлий тотчас же понял, что пехота и не могла устоять сколько-нибудь долго после того, как бело-синие всадники, боевые холопы витязей, избегая прямого столкновения, достали луки и принялись расстреливать одетых в кожаные куртки, не прикрытых щитами копейщиков. Что ж они будут стоять, когда государь бежал, — на виду у брошенного отряда помчался во весь опор прочь от опасности!

Все шло не так, вкривь и вкось, потому именно, что Юлий опоздал встать, разнежился и проспал рассвет — впервые за все минувшие дни. Кого винить?! Только рычать от ярости! Безжалостно осадив коня, крутнулся он на месте — да разве можно было остановить этим бегущих! Он отмахивался от тянувшихся рук, которые пытались его удерживать, и не разумел, что ему толкуют.

Гремящее половодье вражеской конницы от леса до леса! Сотни отливающих тяжелым железным блеском кольчуг, щитов и шлемов — и стадо побросавших оружие людей, которые улепетывали во всю мочь, разинув рот в отчаянном напряжении сил, в безумной надежде уйти от сокрушающего топота за спиной, от вскриков, воплей и хруста. Бело-синие гнали неспешной рысью, не увлекались погоней; походя сминая людей, как траву, они готовы были к столкновению с главным войском.

— Государь! — теребили Юлия со всех сторон.

— Да… да… конечно!.. — бессмысленно произнес он и круто развернул присевшую на задние ноги лошадь. — Вперед! — сказал он сам себе, еще надеясь переломить ход битвы.

— Вперед! — вскричал он, пускаясь наметом назад, к стану.

В пологой, заставленной повозками ложбине по левую руку, в каких-нибудь трехстах шагах, темнел полк, другой стоял на таком же расстоянии на пригорке. Тот, что в ложбине, так и не сбился плотным прямоугольником. По его размытым окраинам перетекали люди — как толпа любопытных, где каждый норовит забежать вперед, чтобы увидеть происходящее. Те, кто оказался впереди, наоборот, пятились перед чудовищным зрелищем, которое открывалось их глазам, и стремились задвинуться назад, за спины. Множество начальников из великокняжеских дворян, сотники, десятники и полуполковники орали в разнобой. И можно было видеть человека в багровом кафтане и без копья, который пустил в ход палку и лупил всех без разбора.

Но поздно. Горожане не умели строиться. Во всяком случае, строиться быстро, и то роковое обстоятельство, что они стояли слишком рыхло и свободно, так что всякий мог без труда продвинуться вперед или назад, немедленно тут и сказалось. Когда трусливые в первых рядах попятились, вызывая общее смятение, когда раздались всполошенные вопли и причитания — бегут! государь бежит! а боже ж мой, боже мой! пропали, я говорю! ну, хлопцы держись! сейчас будет! — когда вскричал кто-то в голос, истошным, обрывающим сердце надрывом: «ОЙ, ХУДО НАМ, БРАТЦЫ, ХУДО!», толпа, как большое живое существо, так, кажется, и присела… тогда — обратилась в бегство.

С воем и криком, подбадривая себя в трусости. И те, в немалом количестве храбрецы, что остались было на месте, в глубочайшем недоумении, дикими глазами взирая на всеобщее полоумие… эти разумные и храбрые люди побежали тоже. Не без сомнений. Не от испуга даже, а по здравому размышлению, рассудив и прикинув, что и в самом деле ведь «ХУДО!» Чего ж тогда кочевряжиться?

Наблюдавшие этот обвал соседние полки, однако, не имели ни малейшей возможности различить, кто из бегущих трус, а кто нет. То есть, кто бежит по дурости своей да по подлости, а кто от большого ума.

— Государь бежит! — голосили дураки и предатели, но их уж никто не слушал — бежали все.

— Стойте, негодяи! — кричал Юлий — голос его терялся. — Что же вы делаете?! Стоять! — отчаянно вопил он и нахлестывал жеребца, наблюдая, как жутко зашевелился и тот полк — не храбрее других, — который занимал возвышенность. Словно волосы стали дыбом, зашевелилась сплошная чаща копий — мурашки пробрали полк… И вот — бежит.