Валентин Маслюков - Погоня

— Я понимаю, — прошептала Золотинка.

— Нет никакой уверенности, что ты доберешься до Рукосила. Можно погибнуть на пороге логова. Со смертью, как всякий оборотень, ты превратишься в саму себя, то есть в мертвую Золотинку. Это большое преимущество.

— В самом деле? — не сдержалась Золотинка.

— Это позволит оттянуть начало военных действий — отведет подозрения от пигаликов. Золотинка — мало ли что, мало ли чье обличье приняла волшебница, замышляя покушение на слованского государя?! Она имеет с Рукосилом давние счеты. Кто этого не знает?

— Понима-аю, — протянула Золотинка с ускользающим выражением.

— Есть и другие обстоятельства. Неизвестно удастся ли пронести волшебный камень. Но ты-то можешь волхвовать без камня. Редкое качество. Собственно говоря, исключительное. Все знают, чем ты расплачиваешься. Но если речь идет о жизни и смерти, что меняет толика золота, добавленная к и без того тяжкой ноше?

«Да, действительно», — могла бы сказать Золотинка, но промолчала, чтобы Буян не принял ее слова за насмешку.

— Ну, и последнее, — с завораживающей основательностью продолжал пигалик, и Золотинка, скосив глаза, приметила, как Буян приподнял брови и пожал плечами, встречая гримаской укоризны известные ему, но нестоящие, не имеющие под собой почвы возражения. — Последнее по порядку, но не по значению: Сорокон. Рукосил поднялся с Сороконом. Это главное. Тот самый изумруд, который ты возродила к жизни и который с тех пор несет отпечаток твоей личности. Кто знает, может статься, в близком соседстве с Сороконом — а ты угадаешь его и через стены — тебе удастся установить связь с камнем вопреки новому его владельцу и повелителю. Я не удивился бы, если бы удалось. Хотя, разумеется, это уж близко к чуду.

Золотинка только вздохнула.

Больше Буян ничего не сказал — если иметь в виду подвиг. Они спустились с кручи и говорили, неспешно перебрасываясь словами, о пустяках. И на прощание Буян ни словом не обмолвился о действительно важном, словно считал тот незаконченный разговор не бывшим. Но Золотинка понимала, что молчит он не потому, что принял и признал ее смятение, — молчит потому, что слова излишни. Буян знал, как глубоко запало брошенное им семя. На первый раз достаточно.

Они распрощались почти холодно, с чреватой скорым раскаянием сдержанностью, которую не могли и не хотели преодолеть.

И разошлись, мучительно сожалея друг о друге.

Итак к исходу изока месяца круглолицый малыш с котомкой за плечами остановился в виду придорожной харчевни, что уцелела вместе с другими постройками на краю обширного пожарища. Малыш неспешно, с нарочитой замедленностью оглянулся по сторонам, потом отступил к ракитнику, где извлек из-за пазухи короткую гладко выструганную рогульку и пустил ее, прихватив привязь, в сторону разлегшихся по земле теней.

Хотенчик сюда и тянул — к востоку. Сегодня как и вчера, разве что натяжение привязи становилось день ото дня ощутимей, хотенчик начинал рваться и, казалось, обещал счастливую встречу за ближним подъемом дороги среди погорелого леса… еще несколько верст, несколько сот шагов за черту… Но Золотинка, не раз обманутая и обманувшаяся, не доверяла неугомонным призывам рогульки, однажды уж ей случилось шагать семьдесят верст подряд, чтобы свалиться без сил и, спозаранку поднявшись, продолжать горячечный бег.

Как ни велик был соблазн добраться засветло до лесу, Золотинка упрятала рогульку в надежное узилище — за пазуху и за пояс, поглядела на черпнувшее уже землю солнце и направилась к харчевне.

За воротами под тесовой крышей открылся широкий двор с колодцем и коновязью, на дальнем краю его, замыкая ряд навесов и амбаров, тянулся длинный поземный дом. Десяток лошадей во дворе, хотя и смутили пигалика, однако мало что сказали ему об удушливом столпотворении в полутемной горнице.

Конницей, по всему видно, в харчевне не обошлось, всем заправляла пехота. На столах среди не слишком щедро расставленной посуды высились высокими гребнями и перьями шлемы, других доспехов, правда, не примечалось, редко — нагрудник или кольчуга, больше кожаные полукафтанья да мечи на перевязях. И напрасно было бы искать щиты, копья или бердыши — в тяжелом вооружении не было необходимости, харчевня-то, судя по всему, сдалась без боя. Что, впрочем, не особенно успокаивало.

Золотинка замялась на пороге, подумывая заночевать в поле как придется, когда очумелая от призывных криков служаночка остановилась, удерживая большой глиняный кувшин, как ребенка.

— Пусто у нас, хоть шаром покати! — выпалила она высоким, но каким-то странно заглушенным, словно бы не совсем внятным голосом, который заставил Золотинку встрепенуться в трудном припоминании. — Ничего нет. Господа военные обещали корову, но не возвращаются.

— А комнатка какая найдется? Приткнуться, — быстро, чтобы придержать девушку, спросила Золотинка.

Мучительно знакомый, нечто будивший в душе голос заставлял Золотинку мешкать, хотя понятно было с первого взгляда, что искать в переполненной завоевателями корчме решительно нечего. Это-то и пыталась внушить малышу озабоченная служаночка.

— Вам негде ночевать? — спросила она, отбивая любезности вояк — стоило бедняжке задержаться на два слова и она уж лишилась свободы, прихваченная поперек стана. — Если только вы не очень голодны, — вскрикнула она жалобно и, не выдержав насилия, приветила любезника кувшином.

Он принужденно загоготал, а когда выпустил девчонку, выругался сквозь зубы — видно, кувшин оказался увесистый.

— Вам лучше уйти! — жарко шепнула служаночка, подскочив к двери.

Угарная горница за спиной девочки — на вид ей казалось лет двенадцать или четырнадцать — гудела… И опять нечто такое в крошечных губках девочки, исстари знакомая жалоба и укор, заставило Золотинку насторожиться. Подозрение представлялось, однако, настолько нелепым и несуразным, что стыдно было как-то и продумывать его до конца.

— Как тебя зовут? — спросила Золотинка, злостно мешкая.

В горнице стучали, теребили служаночку криками, она лишь глянула, укоряя малыша за бесцельные, не вовремя разговоры, и, явив на мгновение бледное чистое личико, исчезла в дыму преисподней. Пренебрегая враждебными взглядами питухов, в некотором забытьи, Золотинка шагнула за ускользнувшей девушкой. Досадливое недоумение, неладно шевельнувшееся что-то в глубинах совести заставили Золотинку побеспокоить ближайшего из вояк:

— Простите, сударь, — сказала она нежным пигаличьим голоском, — вы не знаете случайно, эта девушка, служанка, давно она здесь? И сколько ей лет? Она что, дочь хозяина?

Напрасно однако Золотинка рассчитывала умиротворить собеседника сугубой вежливостью. Нехорошо этой вежливостью уязвленный, долговязый ратник скорбно разглядывал малыша, не выказывая ни малейшей склонности к сотрудничеству.