Ольга Чигиринская - Дело земли

У Райко кружилась голова от такого потока сведений.

— Но зачем убивать девушек из дома тюнагона? — спросил он, теряясь.

— Да откуда же мне знать, — изумился господин Хиромаса. — Возможно, господина тюнагона хотят запугать, чтобы он не мешал интригам Левого министра… Или ему мстят за какие-то старые дела. Говорят же при дворе, что государя терзает мстительный дух главы податного ведомства — так отчего бы еще какому-нибудь знатному мертвецу не ополчиться на господина тюнагона? Возможно, человек или нечеловек, стоящий за этими убийствами, ненавидит всех северных Фудзивара — но добраться до господ Великого и Правого министра не в его силах. Однако очень может статься, что я ошибаюсь, и разговоры об отречении государя просто совпали с этими смертями. Случайность и ничего более. У господина Канэиэ хватает врагов. Например, будь я родственником его второй супруги, я бы затаил на него сильную обиду…

— Этот воин в придворных делах невежествен, — Райко склонил голову. — Ваша помощь просто неоценима, но едва ли сей человек удостоится чести прибегать к ней каждый день.

Господин Хиромаса помолчал, а потом, не понижая голоса, внезапно спросил:

— У вас есть веер, господин Ёримицу?

— В такой холод? — удивился Райко.

— Веер нужен не только в жару. Он человеку, хоть сколько-нибудь утонченному, совершенно необходим в любую погоду. На веере можно изящным образом подать письмо или цветок, или еще какую-нибудь мелочь подобного же рода. Веером можно укрыть лицо, которое выдает чувства, не приличествующие моменту… Или напротив — приличествующих моменту чувств показать не способно… На веере можно послание написать… кстати, что за веер показывала вам та юная прислужница?

— О… — Райко уже и думать забыл о девочке. — Там были какие-то стихи… Что-то про имя птицы на ветке, припорошенной снегом. Меня попросили их закончить — но мысли были заняты другим, и…

— Понимаю, — медленно кивнул господин Хиромаса. — И вы, стало быть, так и ответили ей — вам-де недосуг, вы закончить песню не можете?

— Признаться неловко, но что-то в этом духе я и сказал, — усмехнулся Райко.

— Ах, какая оплошность! — господин Хиромаса даже щелкнул языком. — А ведь отец вашей матушки прославленным поэтом изволил быть. Неужели от нее вы не получили должного наставления в искусстве песни?

— Если бы дела мои обстояли немного иначе — я бы с охотой принял участие в забаве, но…

— Ни слова более, друг мой. Вы сегодня серьезно испортили свою репутацию. Сколько ваш почтенный батюшка отдал за вашу должность?

Райко опустил глаза. Когда же придет конец этим унижениям?

— Восемь тысяч кан серебра, — прошептал он.

— Полно, господин Ёримицу. Не вам нужно стыдиться — а тем, кто при назначении на должность требует удобрения для своей пазухи. Однако восемь тысяч кан — стоимость хорошей усадьбы. А вы делаете все, чтобы эта жертва отца была напрасной.

— Я стараюсь как могу, — почти сквозь зубы ответил Райко.

— Но вы не понимаете, где именно нужно усердствовать. Господин Ёримицу, я все больше укрепляюсь во мнении, что вам нужна женщина.

Юноша поднял глаза в изумлении.

— Я разумею не плясунью, которую призывают в дом для увеселения глаз и плоти, — продолжал все так же спокойно Хиромаса. — Но даму благородную, утонченную и зрелую, способную наставить вас во всех тонкостях придворной жизни. Если бы… ну, скажем, сострадание к даме Кагэро сподвигло вас на то, чтобы послать ей письмо-другое, а там, глядишь, между вами завязалась бы дружба, вы бы ее одинокую печаль рассеяли, а она бы придала вам лоска — так из двух бед сложилась бы выгода.

Дама Кагэро! Супруга тюнагона Канэиэ! Райко смотрел на Господина Осени во все глаза — и отказывался им верить.

А впрочем, подумал он вдруг — почему бы нет? Это столица, здесь не то, что на востоке. Разве сам он не видел каждое утро уходящих задворками красавчиков с волосами, распущенными после ночи любви? Отчего он уже год живет в столице дикарем, и когда нужна женщина — призывает певичку Тидори? Почему не приударит за знатной красавицей — да хотя бы за одной из тех, что как бы ненароком катаются в своих экипажах мимо, когда он на поле упражняется в стрельбе? Или за той же дамой Кагэро — что дурного в том, чтобы скрасить ее одиночество, если муж ею пренебрегает?

— Я в высшей степени благодарен вам за столь ценный совет, — сказал он.

— Ах, советы — весьма дешевый товар, — господин Хиромаса сделал веером небрежный жест. — Их может давать любой, у кого есть язык. Если вам и в самом деле хоть какая-то польза от них будет — загляните ко мне в гости, расскажите об этом.

И господин Хиромаса, давая понять, что разговор окончен, потянулся к стойке с бива.

Господин Киёхара, начальник Палаты Великого Учения, не собирался скрывать досады по поводу гадания, которое дал ему Сэймэй относительно новорожденной дочери. Понятно, что женщина, не рожденная в доме Фудзивара, не сможет сделать своих детей наследниками Хризантемового престола, но ведь в доме Фудзивара хватает мужчин, которые могли бы в будущем составить выгодную партию. Да вот хотя бы дитя советника Канэиэ, в этот же год рожденное: весь город уже знает, что Сэймэй напророчил младенцу блестящее будущее! И если сладить брак выгодно, то пусть не внукам — но правнукам, возможно, выпадет судьба носить Драконовые одежды! [38] Церемониальные одежды императора, расшитые солнцем, луной и звездами.

Однако, повертев в руках и проложив ко лбу первый локон девочки, почитав заклинания и посмотрев в хрустальный шар, застыв на несколько минут в божественном исступлении, Сэймэй все же не смог сказать господину Киёхара ничего утешительного. Девочка будет свитской дамой — да что в этом особенного? Конечно, девочка из дома Сэй станет свитской дамой, как все женщины рода… Неудачно замуж выйдет… Нет, не то, не то хотел услышать господин Киёхара. Но что поделаешь, придется платить — Сэймэй, по крайней мере, всегда говорит правду…

…Сэймэй молча глядел, как гость передает деньги через служанку Скрипучку. Он никогда не касался денег, пока она не отмывала их золой и щелоком: слишком много было на них чужих рук, слишком много обрывочных откровений обрушивалось на него зараз. Гости не возражали: чудачеством больше, чудачеством меньше…

Сэймэй мог бы поведать господину Киёхара о том, что в этот раз откровение было очень ярким и сильным. Словно ветры со всех восьми концов света подхватили его и подняли ввысь. Он слышал и варварские языки, о которых в Поднебесной и понятия не имели, и японскую речь — миллионы людей, и варваров и детей Ямато, повторяли имя вот этой маленькой девочки, чей локон отец убирал теперь в рукав — будущей младшей советницы Сэй. Он видел тонкую белую руку, выводящую на плотной дорогой бумаге знаки: «Весною — рассвет…» Он слышал, как ветер тысячелетий листает страницы этой книги. И понимал, что господин Киёхара, узнав об этом, расстроится гораздо сильнее…