Макс Фрай - Русские инородные сказки - 6

Руслан часто замечал этого мальчишку — загорелого до черноты, в застиранной майке и дешевых китайских джинсах. Потом могло случиться все что угодно: бредовая, скучная лекция по международному праву, посвященная ограничению деятельности КООАМ, любовное свидание с молоденькой экономисткой из соседнего отдела или даже бег по угрюмым сумрачным подворотням с нехорошими шагами за спиной. Но вначале всегда встречался мальчишка. То он стоял у насыпи, заворожено глазея на вагоны отходящего поезда, то брел по пыльной улочке, перекинув через плечо на спину матерчатую сумку с несколькими буханками хлеба, то сидел на костлявой лошади, уныло перебиравшей губами сухую траву. И каждый раз мальчишка провожал Руслана таким пристальным взглядом, словно был единственным, кто его видит.

Станция была маленькая, даже не станция, а так, разъезд с полустершимся номером на табличке. Десяток домов, два верблюда, одна корова, четыре лошади, магазин работает по четвергам с восьми утра до двух дня, а телевизор — только у Начальника, которому городской брат подарил спутниковую тарелку. Собственно, начальствовал он всего-то над тремя путевыми рабочими, зато был добрым и всегда пускал к себе посмотреть сериал про бандитов, так что начальником его звали все, даже захожие чабаны, — почему бы не проявить уважение к хорошему человеку?

Пассажирские поезда обычно шли мимо — даже те, что в народе издавна прозвали «триста-веселыми», встающие едва ли не у каждого столба, так что если кому-то нужно было в город, приходилось договариваться с машинистом товарняка. Впрочем, раз в неделю на закате странный поезд — по виду скорый, с чистыми, всегда задернутыми занавесками на окнах — притормаживал у белого заборчика разъезда, почти до полной остановки, а когда из седьмого вагона соскакивал человек в белой рубашке и темных брюках от хорошего костюма, снова набирал ход и быстро исчезал в степи.

Человека этого на станции никто не знал. Обычно он быстро проходил мимо домов и скрывался из виду, миновав водонапорную башню. Талга пробовал расспрашивать о нем, но родители и соседи только разводили руками, а Начальник наморщил лоб, долго думал и сказал:

— Тут геологи в сорока километрах от нас стоят — может, к ним?

— Чего ж они тогда машину не присылают? — не отставал Талга. — Сорок километров в городских ботинках топать — о-го-го!

Но тут у Начальника захрипел селектор — свои, взрослые дела, не до двенадцатилетнего пацана с глупыми вопросами.

Еще Талгу интересовало, приезжает ли человек зимой и осенью (сам он в это время учился в городе, в интернате — стометровку лучше всех бегал, обещали в спортивную школу перевести), но тут все отвечали твердо: нет, только летом. Ясно же — геолог, что им зимой в степи делать? — замерзнут, и всё!

Ага, геолог, как же! Геологи не лучше его самого одеваются: в поле стирать-гладить негде. А в таких костюмах только директора ходят. Но был бы директор — да еще такой, что ради него скорый поезд останавливается, — его бы на машине встречали. И почему он никогда обратно через станцию не возвращается? На вертолете, что ли, улетает? Нет, что-то тут не так…

Стояла середина августа. Днем степь все еще дышала зноем, но по ночам уже пробирал такой ледяной холод, что приходилось укрываться ватным одеялом. Через десять дней — обратно в интернат. Комната на шесть человек, а Булатову койку вместо шкафа впихнули, классы душные, учителя вечно ругаются. В городе хорошо: и кино, и мороженое, а если деньги есть, то и в компьютерный клуб можно, но как выйдешь, непременно подерешься, чуть что: «Эй, смотрите, инкубаторские идут!» Ну, может, действительно в спортшколу возьмут, а потом даже в физкультурный институт бесплатно примут, а если и не примут, говорят, у них там автодело есть, можно будет после школы водителем троллейбуса пойти, так и Мишкин брат начинал, а теперь хорошо живет, шофером у какого-то «крутого» устроился… Думать обо всем этом Талге было тоскливо до одури, но еще тоскливее казалось вернуться через несколько лет на родной разъезд и менять по указке Начальника прогнившие шпалы. А что еще делать-то?

И в этот момент опять раздался привычный скрип колес, тормозящих на рельсах, и на узкую заасфальтированную полоску, обозначавшую перрон, выпрыгнул человек. Эх, проследить бы за ним! А что? Мать в кухне возится, лагман затеяла, отец с дядей Сергеем к чабанам ушли, барана купить хотят, стемнеет еще не скоро… И, дождавшись, когда человек прошагает мимо, Талга бесшумно поспешил за ним, благо кроссовки он здесь носил только в самое пекло, когда на случайный камушек наступишь — ногу обожжет.

Спрыгнувший с поезда шел быстро, и когда метрах в двадцати за водонапорной башней он резко затормозил, не успевший сбавить скорость Талга буквально влетел ему в спину, невольно пропихнув вперед.

— Ой, извините! — автоматически выпалил он и тут же едва не сел на землю от изумления. — Ого! А где это мы?!

Незнакомец недоуменно уставился на мальчишку. Казалось, то, что вокруг них вместо ровной как стол степи невесть откуда возник парк с раскидистыми старыми деревьями, бетонными дорожками и скамейками-качелями, его нисколько не удивляло, а вот Талга — обыкновенный пацан, исчирканный белыми полосками царапин по темному загару, — потряс до глубины души.

— Где? — переспросил мужчина. — Как бы тебе это… Ну, получается, что мы в моем сне.

— Как это?!

— Ну, понимаешь, я так засыпаю. Вот кто-то баранов считает, а я, когда долго не могу уснуть, наловчился представлять себе вначале поезд — знаешь, так покачивается, и колеса — тыдых-тыдых, тыдых-тыдых… А потом, если не помогает, воображаю, что сошел на маленькой-маленькой станции, где всего несколько домов — и сразу степь. Солнце садится, белесую траву ветер шевелит, и я иду на закат, иду… и засыпаю.

Мальчишка потряс головой. Так всегда делал его сосед по комнате Серик, утверждавший, что от этого мысли на правильные места попадают и все становится ясно. Но ничегошеньки не прояснилось, только заломило в висках, как от холода.

— Но разъезд-то наш никакой не воображаемый, а настоящий. И я настоящий. Меня, между прочим, Талгат зовут.

— Руслан, — машинально представился мужчина. — Вот этого я тоже не понимаю. Я ведь на самом деле никуда на поезде не ехал, нигде не выходил — лежу сейчас в своей кровати…

Он сел на скамейку, подвешенную к раме на толстых цепях, вытянул из кармана пачку сигарет, закурил и сообщил зачем-то:

— Я только во сне курю. Наяву четвертый год как бросил.

Талга пристроился на другом конце скамейки и начал тихонько ее раскачивать, вытягивая и поджимая ноги. Все вокруг казалось абсолютно настоящим: и деревянные бруски сидения, и вечерний ветерок, путавшийся в листве, и приторный вишневый дым сигареты его собеседника.