Макс Фрай - Книга Страха

Сжалившись над никчемушной семьей, соседка, жена кузнеца, принесла им курицу. Вот, сказала она, протягивая маме корзину, где, укрытая платком, тревожилась курица. Возьмите, будут хоть яйца на завтрак. Спасибо, спасибо! Мама обрадованно прижала корзину к груди, курица заквохтала. Спасибо! Я не знаю, как вас отблагодарить! Соседка только рукой махнула и пошла домой. Она переходила разделявшую их дома дорогу, когда мама, босоногая, обогнала ее. Она мчалась, голыми пятками оставляя в снегу следы, и над головой на вытянутых руках держала курицу. А курица расправила крылья и не издавала ни звука, то ли испуганная до смерти, то ли соблюдавшая торжественность момента. На глазах соседки мама взбежала на пригорок и, в последнюю секунду остановившись, нежно подбросила курицу в небо, и та, соседка божилась, захлопала крыльями и полетела, и летела, и летела, пока не скрылась за лесом. У мамы дрожали плечи от смеха, она хохотала и носилась кругами, а ее волосы летели за ней, и потом вышел папа, обнял ее и смеялся вместе с ней, а она рассказывала, как полетела курица, и вдвоем они зашли в дом, все еще посмеиваясь.

Жена пекаря, притворившись больной, зашла к ним как-то среди бела дня и увидела то, о чем все говорят: папа и мама сидели на диване, держались за руки, просто смотрели, как их девочка ползает по полу среди игрушек. Здравствуйте. Вы что, болеете? Нет, почему? Да я смотрю, не работаете. В доме было чисто, пахло свежим хлебом, но жена пекаря точно знала, что за хлебом они не ходят. Мама спросила, чем помочь, и жена пекаря выдумала, будто ноет поясница, нет ли лекарства? Мама попросила ее лечь на диван лицом в подушку. Жена пекаря так и сделала. Но увидеть, что творит мама, ей не удалось. Она слышала тишину и как в тишине иногда двигаются мамины тонкие руки. Но не было прикосновений, не было даже запаха лекарства. Жена пекаря решила, что над ней смеются. Вот она лежит, на диване, а мама, поди, стоит над ней и посмеивается. Тут мама говорит: вставайте и говорите, болит еще? Болит! — сварливо отозвалась жена пекаря. Тут мама очень строго посмотрела на нее и говорит: нет, не болит. И вправду, спохватилась жена пекаря. И вправду, спасибо вам. И кинулась прочь из их дома.

Кузнец говорил, что видел, как среди ночи мама и папа, взявшись за руки, танцевали во дворе, босыми ногами шлепая по весенней грязи, а мальчик сидел на заборе и подыгрывал им на губной гармошке, а их маленькая девочка сидела на земле и хлопала в ладоши.

Все ждали, когда же мама, папа, мальчик и девочка, не трудясь ни минуты, перемрут с голоду. А они не мерли. Девочка росла, и мальчик рос, и мамины волосы становились длинней, и папины руки становились сильней. Они любили деревенских и были добры к ним, но деревенские их сторонились, и мама с папой почти не разговаривали с ними. Но однажды мама зашла к пекарю и спросила, может ли он что-то сделать для нее. Пекарь, помня рассказы жены, перепугался до смерти. Он сказал: я ничего не буду делать. А мама засмеялась и сказала: мне нужен всего лишь пирог. Ах пирог! Ну да, пирог. Я бы сама выпекла, но ты делаешь красивые пироги, а я умею петь и не умею рисовать. Сделай пирог, на котором будут кремовые розы, и чтобы из крема была надпись, и чтобы из зефира были рисунки, это должен быть самый красивый в мире пирог, потому что моему мальчику исполняется десять лет. Пекарь подумал: интересно будет сделать такой пирог. И сделал его, под ворчание жены вылеплял один за другим прекрасные цветы из шоколада. Но когда пришел день рождения мальчика, мама не забрала пирог. Она пришла только на следующий день и сказала, что, если пекарь хочет, он может выбросить этот пирог, потому что ее мальчика больше нет в живых.

Говорили, что кузнец был совсем пьяный, когда зашиб мальчика. Он и сам признавался: так много выпил, что не понимал, куда идет, и не мальчик это был, а черт у канавы, и не он в него камнем кинул, а другой черт его рукой двигал. А черти ему всегда спьяну приходят, и всегда он с ними воюет, и ненарочно в этот раз вышло, слышишь? Слышишь? — грубо повторял он в спину маме, которая выбежала из дома на крики и теперь сидела на земле у тела сына. Слышишь? Ненарочно это, все проклятый самогон, черти подбили… Мама ничего не говорила, она прижала сына к себе и укрыла его своими волосами. Папа смотрел на кузнеца. Что ты смотришь, забормотал кузнец, чего ты вылупился, бормотал он, пятясь от папы, чего ты меня — взглядом хочешь свалить, черт такой? Кузнец пятился все дальше и дальше, и не знал, что папа его не видит, потому что глаза ему залили слезы.

Вечером следующего дня мальчика похоронили. И тут же все собаки сорвались со своих цепей. Лохматые шавки перегрызали держащие их веревки, бродячие псы бросали все дела и мчались к дому мамы, папы и маленькой девочки. Они собрались перед темным домом, в окнах которого не горел свет, и умерли, все до единой. Все деревенские собаки тихо уснули перед домом, где жили мама, папа и маленькая девочка, и на следующее утро, как хозяева ни звали, собаки не проснулись.

Кузнец рассказывал, что мальчик и вправду был черт и сам на него бросился и этот камень был не просто камень, это кузнец оборонялся, а то черт — с ним не шутят, он вон что с собаками делает, вот как бывает.

Да, она и курицу лететь заставила, да, и спину мне лечила и знала, болит или нет, да, и коровью могилу поливала, и цветы я своими глазами видела, а я видел, как цветы кустом стали, и босая она все время ходит.

Кузнец, конечно, пьяница, но человек уважаемый, он просто так не станет про чертей врать.

Ой, ой, собаки все там, все собаки, наша рыжая там, все собаки.

Папу вытащили из дома ночью, и он стоял, окруженный деревенскими, одетый в одну рубашку до колен, и ежился, потому что ночь была холодная. Он что-то говорил деревенским, но деревенские говорили громче, а когда папа протянул к ним руку, его ударили по руке. Мама выбежала из дома, тоже в одной рубашке, растолкала людей и прижала к себе папу. Она оттолкнула чью-то руку с зажженной веткой, и огонь опалил лицо любопытной жене пекаря, сунувшейся в самый центр толпы. Жена пекаря закричала, и мама закричала тоже, когда ее отволокли от папы. Женщины ее успокаивали, ей говорили, что с папой просто потолковать надо мужикам, но мама дрожала в их руках и просила: отпустите меня, отпустите. Когда ее отпустили и она пробралась к папе, он уже лежал на земле, совсем не дышал. Деревенские бормотали, что он сам, стал, мол, на них кидаться, и буйный он был, и сам он… Он сам.

Мама не стала их слушать, она бросилась в дом, схватила свою маленькую девочку и, прижав ее к сердцу, бросилась бежать. Всю ночь она проплакала, сидя у воды, и обнимала девочку крепко-крепко, чтобы согреться ее теплом. Она вернулась в деревню рано утром и увидела, что вкруг ее дома лежат мертвые козы, десятки мертвых коз, и над ними поднимается запах сладости.