Макс Фрай - Книга Страха

Сеси и Родриго ушли вперед, а может, нырнули в сырую подворотню. Это неважно. От моста доносятся сухие щелчки выстрелов, единственное, чего здесь есть сухого. Толстуха в крикливом платье тычет меня в бок кухонным ножом. Я готовила мужу мясо с рисом, говорит она, улыбаясь. Каждый день резала мясо этим ножом. Мой муж был большим начальником. Он ушел. Повесился из-за проблем на работе, но она до сих пор его любит. Я киваю ей и машу вслед рукой, когда толстуха бросается к мусорному контейнеру, полному резаной бумаги. Она бежит, неуклюже переваливаясь, к смеющемуся, вылезшему оттуда. Она громко кричит про свое сердце и любовь, а в руке крепко зажат нож.

Я уже на мосту. Спотыкаюсь о чье-то тело, падаю. Очень болит бок, там, где его порезала толстуха. Кто-то пинает меня, поднимаю голову и вижу смеющиеся глаза Сеси. Она снова бьет меня, ногой в лицо, но мне под руку подворачивается пистолет, и я стреляю в ее распяленный в улыбке рот, а потом толпа сминает нас. Перед глазами колышется ядовитая вода, и я понимаю, что люблю Сеси, люблю этот город. Я больше не чужой здесь. Чей-то тяжелый ботинок наступает мне на грудь, и сердце разрывается от любви.

Все закончилось. Некоторые из нас застряли в тростниках, другие доплыли до самого порта и бьются о корабли, просятся на борт. Галстуки плавают в красной воде, как водоросли. Когда-то белые рубашки стали розовыми и покрыты пятнами ила. Мы качаемся в мутных волнах рядом — те, кто целыми ночами пил васку, и те, кто сидел в офисах, зная, что делает важную работу. Между нами нет разницы. Все похожи друг на друга и на белых цапель, кормящихся на рисовых полях вокруг города. Мы бьемся о борта кораблей и пугаем матросов. Нам смешно.

К селу они вышли, когда совсем стемнело. Пройдя по окраине, путники поднялись на холм, где стояла церковь, и, разбудив старых шелудивых церберов, остановились возле ограды. Церковные псы — Капкан и Медведь — кубарем выкатились из своих будок и с бешеным лаем бросились к калитке. Брехали они недолго; через минуту в сторожке зажегся слабый свет, затем скрипнула входная дверь — и неуклюжая фигура священника вывалилась из избы на снег.

— Ну чего разорались?!! Чужого увидели?! — Батюшка подслеповато огляделся по сторонам и ворчливо добавил: — Хватит, хватит вам…

…Их было всего трое: Ярема, Митряха и Глебка. Одетые в истрепанные тулупы невероятно старомодного покроя, они производили впечатление простых нищих; и лишь при ближайшем рассмотрении можно было заметить странные, несвойственные побирушкам черты.

Пока цепные псы, брызгая слюной, носились взад-вперед вдоль ограды, путники терпеливо ждали, когда же появится хозяин. К собачьему лаю они давно привыкли: он не вызывал у них ни страха, ни раздражения.

— Хватит брехать! — Священник подобрал с земли дубинку (мало ли против кого пригодится) и угрожающе помахал ею собакам. Медведь, завидев хозяина, сразу же стих и, позвякивая цепью, полез в конуру, а Капкан, пес злой и хитрый, притаился за поленницей, высунув оттуда тупую щетинистую морду.

В этот момент батюшку окликнули.

— Святой отец! Отвори, Христа ради…

Заметив три темные фигуры за воротами, священник в нерешительности покосился на свою хижину, крякнул и поплелся к запоздалым гостям.

— Вы кто же будете-то? С добром ко мне или со злом? — Хозяин переложил дубину под мышку и молча уставился на пришедших.

— Погреться бы нам, хозяин… — сипло пробормотал Митряха. — Поморозились мы очень.

— Дело святое, — рассудительно отозвался священник и, приняв какое-то решение, принялся отпирать калитку. — Входите, раз так. Добрые странники у меня частые гости.

Митряха шагнул за ограду первым. За ним прошмыгнули Глебка и Ярема. Увидев, что вся троица заступила на вверенную ему территорию, подлец Капкан выпрыгнул из своего укрытия и, словно безумный, кубарем кинулся под ноги путникам. Глебка слабо вскрикнул и рухнул в снег.

— А ну, к-куда!! — Батюшка ловко подскочил к собаке и крепко огрел ее дубиной по хребту. Ночных гостей он уже не боялся: настоящего лихоимца кобелем не остановишь.

Капкан обиженно заскулил и потрусил назад; тем временем Митряха помог своему товарищу подняться, и вся троица гуськом заторопилась в жилище священника.

— Сюда, сюда, — командовал хозяин. Подойдя к крыльцу, он отряхнул с порога свежий снег и настежь распахнул дверь. — Входите скорей, а то в сенцах настудите…

Пока Глебка и Ярема спихивали с себя тяжелые тулупы, Митряха вразвалку подошел к хозяину и с застенчивой улыбкой пояснил:

— Сильно мы поморозились… Не пройдем через лес. Заночевать бы нам у тебя, батюшка…

— Как же, как же, — забормотал священник. — Оставайтесь конечно… Ничего…

— Митрий меня зовут, — вежливо представился странник. — А они — Ярема с Глебкой.

И, доверительно склонившись к хозяину, прибавил:

— Ярема наш плох очень. Обутка у него сносилась. Его бы сразу на печку спать…

— Господи, Господи…

…Через полчаса гости расположились за столом. Ярему к этому времени растерли самогоном и, влив остатки в рот, в полубессознательном состоянии положили на печку. "Ничего… К утру полегчает…" Священник (его звали отец Федор) поставил перед путниками огурцы, жареную картошку и нарезанное кубиками сало. При виде такого богатства путники сразу повеселели.

— Глянь-ка, Митря, сало! — Глебка тихонько пихнул товарища, но, устыдившись своей жадности, тут же спрятал руки под столом.

— Выпейте с дороги. — Отец Федор поставил перед каждым по большой железной кружке. — Больше не дам: сомлеете. Но согреться маленько нужно…

— Благодарствуйте, святой отец…

— …И щей у меня для вас не осталось. Сам я редко варю. — Хозяин потер ладони и, подсев к столу, вытащил из миски соленый огурец. Пояснил: — С вами за компанию…

Выпив самогону, путники принялись за горячее — за картошку.

— Эх-ха, с маслицем!.. — Глебка с удовольствием облизал жир с ложки и, зажмурившись, повернулся к товарищу: — Сколько не ели-то!

— Ты, братка, сало пока не бери, — заметил Митряха. — Ярема проснется, пусть ему останется…

— Ясно дело! — воскликнул Глебка и со страхом покосился на печь: там, наверху, под косматым козьим тулупом тихо покоилось полумертвое тело.

— Ешьте досыта, — негромко отозвался батюшка, медленно пережевывая мокрый огурец. — Накормлю я вашего товарища.

Со двора донеслось позвякивание цепи и неприятный стук пустой алюминиевой миски. Это Капкан, одуревший от голода и мороза, выбрался на снег из своей грязной конуры. Звезды и луна не производили на него впечатления; потоптавшись на месте, он улегся возле своей миски, положив морду на толстые мокрые лапы.