Макс Фрай - Книга Страха

В комнате царит такой знакомый бардак, что я чуть не плачу от облегчения. Скидываю обувь и прямо в одежде ныряю под клетчатый плед на разложенном диване. Здесь только что спали. Здесь смыкается тот зазор, в который провалился мой второй, заблудившись во сне. Я вытягиваюсь под пледом, мгновение смотрю на перевернутую книжку потолка — и закрываю глаза. Теперь мы спим оба, спим в одном и том же месте, я по одну сторону стекла, он — по другую, и все, что нам осталось, это выбрать, где проснуться.

А потом подойти к зеркалу.

Спать хочется так, что кружится голова. Будто я — карточная колода, и меня тасуют чьи-то руки. Все перемешивается внутри и снаружи меня, я дожидаюсь, когда закончится эта карусель, и тогда открываю глаза: я выбрал, перетасовка закончена. Я стою у входной двери, в руках у меня ключи.

Я иду в ванную и сразу, у раковины, сталкиваюсь с ним. Не меньше минуты мы молча созерцаем друг друга — он по одну сторону стекла, я по другую. Наконец его физиономия расплывается в широчайшей улыбке.

— Ну вот, — говорит он. — Это ты. Я ужасно рад тебя видеть, ты просто не представляешь, как рад.

— Очень мило с твоей стороны, — сухо говорю я. — Я был бы тебе крайне признателен, если бы впредь ты был поаккуратнее. Теперь я могу поспать спокойно? Или ты опять меня вытащишь?

— Ну конечно, — говорит он. — Спи. Спи, пожалуйста. Я же не знал, что так получится. Ты спи, а я схожу позавтракаю.

Я киваю, закрываю глаза и проваливаюсь в сон.

Я проваливаюсь глубоко, сквозь пол, первый этаж и подвал, я погружаюсь в землю, как в кучу черной шерсти, она смыкается надо мной все плотнее, но она легкая, совсем не давит. Я лежу в этой шерстяной колыбели, и мне снится город надо мной, его множество двойных башен и черепичные крыши, узкие улочки и водопады разноцветной петунии со всех окон и балконов. Мне снится мансарда: в ней, закутавшись в шерстяной плед, спит человек. Солнце заглядывает в западное окно, с голубятни на соседней крыше доносится непрерывное хлопанье крыльев.

Когда я открываю глаза, то снова вижу надломленный потолок мансарды. Мобильник пищит, требуя внимания: пришло сообщение, поставлен будильник, садится батарейка, и все это разом. Клетчатый шерстяной плед колет шею. Вечернее солнце медом льется в открытое окно, снаружи хлопают крылья и звонят колокола. Я иду умыться и в зеркале над раковиной вижу свое отражение. Никого нет с той стороны стекла. Никто не плещется в душе, никто не кричит мне, отняв полотенце от небритой физиономии: "Как я рад тебя видеть". Никто не машет рукой. Я остался один. Я стал один. Я никогда не буду знать наверняка, сплю я или нет.

В шкафчике рядом с зеркалом втиснут на узкую полку тетрадный лист с адресом, — я сам его сунул сюда, когда вошел и бросился к зеркалу. Кое-где попали брызги воды, и буквы расплылись. Поверх листа лежат ключи и стоит яшмовый столбик печати. Красный оттиск монограммы немного подтек по влажной бумаге.

Господи боже мой, говорю я, нет. Нет.

Снаружи хлопают белые крылья, пахнет горячим камнем и скошенной травой, в густом медовом воздухе плывет колокольный звон.

Когда я сказал: "Поедем автостопом", — Лара и бровью не повела. Зато утром, когда я подогнал к подъезду древний «гольф» цвета разлитой ртути, вздохнула почти разочарованно:

— Так и знала, что врешь про автостоп.

— Это, увидишь, будет самый настоящий автостоп. Программа такая: мы едем, едем, едем в далекие края, до тех пор, пока что-нибудь не сломается. Потом полдня кукуем на обочине, ждем доброго самаритянина, который дотащит нас на буксире до ближайшего автосервиса; пока машину чинят — осматриваем окрестные достопримечательности. Чем серьезней поломка, тем больше успеем увидеть. Правда, я здорово придумал?

— Ничего себе лотерея. А вдруг не сломается? Тогда, что ли, так и будем ехать без остановок, как глупые дураки?

— Ну да, к последнему морю. Но это, знаешь, маловероятно. Машина восемьдесят шестого года.

— Практически ровесница фараонов.

— Вот именно. Причем я, судя по всему, первый владелец, который не испытывает к ней лютой ненависти. Во всяком случае, мой предшественник, добрейшей души человек, в жизни ни с кем, кроме телевизора, не поругался, — так вот, даже он бил это бедное животное ногами за малейшую провинность; говорил, что хуже уже все равно не будет. Он, скажу тебе по секрету, заблуждался. Хуже, теоретически, возможно. Но маловероятно, чего уж там.

— Да, это меняет дело. Автостопом ехать любой дурак может. А такой экстрим только для крутых рейнджеров и законченных придурков вроде нас.

— Вот и я так рассудил. Тем более что эту бедолагу не жалко заправлять богомерзкими отходами алхимических опытов, которые в причерноморских степях выдают за бензин.

— Вот. Это уже как-то похоже на правду, — ухмыльнулась Лара. — Ты — скупой и расчетливый буржуа, прикинувшийся романтическим вагабондом. Я это предвидела; скажу больше, в глубине души я на это надеялась. Только, чур, вести будем по очереди, — почти сердито добавила она. — Я тоже желаю насладиться этим увечным железным телом.

— От таких великодушных предложений, Лариса Сергеевна, настоящие джентльмены в здравом уме не отказываются. — И я проворно распахнул перед ней водительскую дверь. — Чур, ты первая. Я еще не проснулся.

Лара просияла. Немного повозилась с креслом, подвигала его туда-сюда, поправила зеркала, медленно вырулила на подъездную дорожку, попятилась, пробуя заднюю передачу, умиротворенно вздохнула: "Ладно, будем считать, разобрались", — и мы поехали.

Это путешествие я замыслил еще зимой, обнаружив, что дела не дают мне улизнуть от московской слякотной стужи. Вообще-то до сих пор я предпочитал полагаться в таких делах на импровизацию, но зимние ночи почти бесконечны, а сладкие планы на будущее лето — самое эффективное и безвредное снотворное, от такого времяпровождения даже похмелья не бывает, поэтому я успел распланировать свою "крымскую кампанию" до мельчайших деталей. Решил, что это будет долгое, неторопливое путешествие на древней помойке, которая за долгие годы небезупречной службы приобрела в семье прежнего владельца статус родового проклятия. У этой археологической редкости было одно неоспоримое преимущество перед любым другим доступным мне транспортным средством: в случае чего, ее абсолютно не жалко, так что и тревожиться не о чем. Недостаток комфорта — невысокая плата за безмятежность, по крайней мере, для человека вроде меня, чуть ли не от рождения наделенного сомнительным даром заранее просчитывать и предупреждать все возможные неприятности. Дрянная машина, драные штаны и минимум наличности — вот залог полноценного отдыха, мне так всегда казалось.