Вероника Иванова - Свобода уйти, свобода остаться

Куда подевалась вечно следующая за мной троица? Они не могут не находиться здесь, в пределах гостевого дома, но почему тогда не отзываются на прямой приказ? Это возможно только в одном случае — случае смерти, но... Нет, они должны быть живы, и они живы, совершенно точно, потому что... Потому что я их «слышу», хотя очень смутно и плохо.

Да что такое творится, кто бы ответил?! Ко мне приближается неизвестная опасность, и уж то, что это именно опасность, чувствует каждый волосок на моём теле! А доблестные защитники волынят. Или же...

Я сделал ещё один глубокий вдох, насыщая кровь воздухом, заставляя её быстрее двигаться и быстрее сообщать сведения об окружающей обстановке. А на выдохе мне едва не захотелось взвыть.

Мои телохранители находились в той же «спячке», что и стражи у ворот, только протекающей не размеренно, а рывками, словно всё же пытались стряхнуть с себя наваждение чужого влияния. Ну же, сволочи! Не поддавайтесь! Кроме меня никто вам не указ, слышите?! Когда я велю дышать, вы будете дышать, а когда велю умереть, вы... Только МОИ приказы имеют значение!

Ярость выплеснулась наружу и улетела прочь, оставляя вместо себя холодное осознание скорой схватки с неизвестностью.

Я положил ладони на рукояти кинжалов, отчётливо понимая: эти зубочистки меня не спасут. Задержат гибель на несколько секунд? И на том спасибо. Можно, конечно, постыдно сбежать, благо средство для этого имеется, но... Тогда Амира остаётся даже без той призрачной помощи, которую способен оказать я. Подведу ведь и женщину, и Калли. Допустим, меня никто не укорит в спасении собственной жизни, потому что она важнее, чем всё остальное. Важнее прежде всего для города и его жителей. Не укорит, м-да... А я сам? Что я-то буду чувствовать? Сбежал с поля боя, от единственно предназначенного мне и только мне противника? Стыдуха неимоверная. К тому же... Каждая пядь тела охвачена зудом, не позволяющим ничего, кроме атаки. Проклятый дар предков: один раз почуяв «безумца», уже не могу ни свернуть с дороги, не отступить. Наверное, это было проделано нарочно — на тот случай, если Страж попадётся не слишком храбрый и ответственный. Такой, что будет норовить убежать при каждом встрече с опасностью...

Скрип. Скрип. Скрип. Она поднимается. Вместе со сгущающимися сумерками, вверх, на галерею. Спокойная — я чувствую это. Безмятежная... До того момента, как увидела меня, стоящего в десятке шагов от последней ступени лестницы.

И влага, висящая в воздухе, взрывается бешенством. Её бешенством.

Да, это женщина, вне всяких сомнений: мужская ярость не столь всеобъемлюща, а в этой... Я почти захлебнулся.

Правая рука незнакомки, прячущей лицо в тени надвинутого капюшона, выскользнула из складок накидки, сверкнув металлом, и тут же, по плавной дуге слева направо выпросталась вперёд, отпуская в полёт что-то тонкое, длинное и серое...

А в следующий миг тяжёлое и широкое тело Баллига закрыло мне обзор. Полностью. Я ругнулся, отскакивая в сторону, потому что во время поединка нужно хорошо видеть перемещения противника.

Незнакомки уже не было на ступенях: она летела вниз, спрыгнув прямо с галереи во двор, а вслед отправились арбалетная стрела и целый выводок метательных ножей. Бесполезно: ткань накидки, вовремя скинутой с плеч, сбила направление и погасила скорость оружия. Убийца незаметной тенью шмыгнула между створками, во внешний двор, а стражники так и остались недвижными.

Преследовать? Время упущено. Да и кого преследовать? Женщину, лицо которой мне не известно? Правда, я всегда смогу её опознать, но для этого нужно находиться рядом, а она... Уже далеко. Совсем далеко.

Я повернулся, намереваясь устроить разнос своим нерадивым телохранителям, но гневные слова застыли на подходе к горлу.

Баллиг неподвижно лежал на полу галереи, а у Кириан, на коленях стоящей рядом, глаза подозрительно блестели. Слезами.

Я бухнулся рядом, зарабатывая парочку синяков, и склонился над «панцирем».

Телохранители не носят громоздких доспехов. И вообще доспехов толком не носят, потому что должны успеть защитить не своё тело, а чужое. Троица, приставленная ко мне, следовала тому же правилу, и на Баллиге была только одежда из плотного сукна и кожи, разумеется, не способная остановить удар. Тем более, много ударов сразу.

Так и не использованным по назначению кинжалом я рассёк камзол и рубашку, добираясь до ран, полученных моим верным защитником, а когда отвёл обрывки ткани в сторону... Кириан почти перестала дышать.

Тело Баллига было взрезано: грудь, живот, то, что пониже — всё зияло ранами. Глубокими. Очень глубокими. И кажется, даже кости были изломаны. С какой же силой была проведена атака? Невозможно большой, если бородач так плохо выглядит. Если...

Если он умирает.

Я дотронулся до заметно побледневшей даже в сумерках щеки. Веки Баллига вздрогнули, приподнимаясь, и тусклые от боли глаза взглянули на меня всё с той же заботой:

— С вами всё хорошо?

— Да, не волнуйся! Не трать силы зря.

— Они мне уже не понадобятся, dan... Я ухожу. Простите, что так скоро. И... вы отпустите меня?

Он не просил: Баллиг никогда не считал себя вправе о чём-то просить. Он всего лишь напоминал мне о моих обязанностях. Как всегда. За это, наверное, я так и люблю своего «медведя», свою большую игрушку... Которую у меня отняли. Будь ты проклята, слышишь? Я никогда не забуду то, что ты сделала. Даже после того, как убью. Сам. Своими руками. И ты будешь умирать так долго, как это только возможно!

— Dan?

Совсем тихо, из последних сил. Да, я помню о том, что должен. Я всё сделаю как надо.

Моя ладонь легла на левую сторону груди Баллига, туда, где ещё билось его сердце, билось тяжело и мучительно. И оно будет биться, не давая страданиям уйти, до тех пор, пока... Господин не отпустит своего слугу. Нет, не слугу. Раба.

Кровь всегда обжигает, но в этот миг я не чувствовал тепла. И холода не чувствовал. Липкая лужица, вздрагивающая под рукой — вот и всё, что осталось. Вот и всё...

— Предписанное исполнено.

Ты спас меня от смерти, закрыв своим телом. Не из любви, не из дружбы, только лишь потому, что это было твоим долгом. Долгом, на который ты не напрашивался, но и от которого не пытался убегать. Я запомню, Баллиг. Запомню, что ни страх, ни отвага не обладают силой, которой наделён долг. Если, конечно, он начинает своё исполнение в глубине сердца...

Два слова.

Как только последний звук утих, израненная грудь вздрогнула. В последний раз. А потом в наступившей тишине раздался тревожный вопрос Хонка:

— Что с вашей рукой?

— Рукой?

Я перевёл взгляд направо. Да всё, как обычно: рука и рука. Только из плеча торчит какая-то железка, но разве это страшно?

— Не двигайтесь!