Вероника Иванова - Узкие улочки жизни

Например, с расстановкой и удовольствием употребить несколько глотков терпкого вина. Но подлое и проказливое Провидение не пощадило меня и на этот раз: со столика тихо, но настырно затренькал «Иварссон».

Помню, по молодости лет и отсутствию здоровой наглости, я долго не мог выбрать модель мобильного телефона, которая подходила бы мне больше всего, и помог мне только разговор по душам с инспектором Бергом, счастливым обладателем так называемой «раскладушки». В тот день я как раз хорошо погрел уши, задержавшись неподалёку от женской комнаты отдыха и став свидетелем необычайно увлекательной беседы, касающейся телефонов и тех, кто их выбирает. В частности, по авторитетному мнению какого-то женского журнала выходило, что мужчина, отдающий предпочтение раскладывающимся моделям, мягко говоря, слаб по мужской части. Причём, слаб в прямом смысле слова, поскольку в качестве интимного партнёра предпочитает лиц своего пола. Неудивительно, что мои глаза полезли на лоб, когда статный, вдвое больший меня по званию и годам, а также по общим размерам тела инспектор выудил из кармана пиджака пресловутую раскладушку. Уж кого-кого, а Йоакима Берга заподозрить во влечении, недостойном мужчины, я не мог.

Разумеется, удивление не осталось тайной для моего собеседника, и во избежание проблем пришлось объясняться. К чести инспектора, он не стал смеяться на весь коридор своим оглушительным басом, а положил ладонь мне на плечо и сказал:

— Если женщина хихикает, глядя на твой телефон, пригласи её в спальню и докажи ей, что она ошибалась. А те, с кем ты не собираешься кувыркаться в постели, вольны думать о тебе всё, что хотят. Согласен?

Со столь убедительным доводом не согласиться было попросту невозможно. А за годы работы под началом инспектора Берга, а потом и самостоятельно, я на своём опыте убедился в исключительном удобстве телефона, который по окончании разговора достаточно просто закрыть, не думая, нажал ли кнопку «отбой», и не подсчитывая в уме сумму платы за неразорванное соединение.

На внешнем дисплее высветилась лаконичное «Ма». Давненько родители не баловали меня своей заботой...

— Привет.

— Как поживает мой мальчик? Что нового?

Несколько сотен километров по земле и гораздо больше — от передающих станций через спутник не внесли в мамин голос ни малейшего искажения: те же чуть напряжённые нотки, та же лёгкая хрипотца, очаровавшая моего отца больше трети века назад.

— Всё точно так же, как и в прошлую встречу. Ты же знаешь, у меня крайне размеренная жизнь.

— А ты знаешь, как я этому рада.

Слово «рада» было тщательно подчёркнуто. Как обычно. Наверное, ей никогда не надоест вспоминать...

Скандалы длились целую неделю, в течение которой отец старался появляться дома только по необходимости. Я укрыться от маминого гнева не мог, потому что мне сразу заявили: «От сражения бегут только трусы!» И хотя моё мнение на сей счёт было не столь уж однозначным и непреклонным, оно совершенно не интересовало Дагмару, и играть приходилось по её правилам.

Думаю, ни одна мать мира не захочет, чтобы её ребёнок избрал для себя работу, связанную с риском для жизни, поэтому у меня не хватало сил даже для того, чтобы по-настоящему разозлиться. Но упрямство оставалось непоколебимым: я хотел служить в полиции. Как отец. «Дурной пример заразителен!» — восклицала мама, и Генри Стоун тут же спешил убраться восвояси, пока его не заставили в сотый или тысячный раз демонстрировать шрам на спине под левой лопаткой, заставивший карьеру отца сделать резкий поворот, меняя прямое участие в расследованиях на косвенное. Говоря проще, бывший инспектор полиции перешёл в консультанты, с блеском освоив специальность «Психология преступлений».

«Всё хорошо, что хорошо заканчивается» — неизменно слышал я в ответ, когда пытался привести пример отца в свою защиту. В полиции служить страшно, там в любой момент можешь оказаться на волоске от смерти... Разумеется. Но точно так же можно попасть под машину, просто выйдя утром из дома. И кстати, в дорожных авариях людей гибнет больше, чем полицейских при исполнении. Но разумные доводы не действовали. Собственно говоря, не действовало ничего, пока я не вздохнул и не сказал: мама, ты же знаешь, я всё равно поступлю так, как решил, и даже если через месяц прибегу жаловаться, сейчас передумать всё равно не смогу. Странно и загадочно, но честное признание оказалось сильнее всего прочего: мне разрешили жить так, как я хочу. Вернее, пообещали не вмешиваться в мои решения.

И не вмешиваются до сих пор. А после события, изменившего мою карьеру с не меньшим эффектом, чем ранение — отцовскую, со мной вообще предпочитают общаться на расстоянии. Очень далёком.

— Чем живут и дышат фермеры Йоркшира?

Вздох, раздавшийся в трубке, был наполнен гордым сожалением:

— Какое фермерство, о чём ты... Ты же знаешь своего отца! То тут, то там, но ни дня без работы.

— В Англии так много преступников?

— Скорее, много преступлений, а шалят одни и те же персоны... Надеюсь, у вас потише?

Хорошая тема. И что мне по ней известно?

— Ма, о буднях и праздниках доблестных полицейских служб я узнаю только из газет и телевизионных новостей.

— И по-прежнему не считаешь это единственно правильным.

На незаданный вопрос нет необходимости отвечать, но я всё-таки согласился с предъявленным обвинением:

— По-прежнему.

Беседа разбавилась слегка удручённым, но недолгим молчанием с маминой стороны.

— Ты же знаешь: мне так спокойнее.

— Знаю. И понимаю.

— Но не одобряешь.

Как можно не одобрять действия, приносящие любимому человеку необходимое спокойствие и удовлетворение?

— Ма...

— Не обращай внимания, — со вздохом посоветовала она. — С годами я становлюсь всё ворчливее и ворчливее... Скоро стану настоящей старой каргой!

Я промолчал, хотя другой человек на моём месте непременно рассыпался бы в цветистых комплиментах, уверяющих Дагмару в обратном. Во-первых, мной уже не меньше миллиона раз было сказано, что колебания маминого настроения неспособны повлиять на моё к ней отношение. А во-вторых...

Это чистая правда: с возрастом люди не становятся очаровательнее характером. Зато приобретают массу иных полезных и уважаемых качеств. Наверное, в таком положении дел есть некая высшая справедливость, ведь даже вино, чтобы достичь богатства вкуса, должно провести в бочке немалое количество лет. Можно ломать копья в споре о достоинствах и недостатках зрелости, но в любом случае истинным остаётся одно. Прожитая жизнь оставляет на нас отпечаток. Нужно только не забывать о наличии двух сторон этого отпечатка, внешней и внутренней.

Шрамы, морщины, седина, изношенный ливер и измотанные нервы... Всё это видно либо невооружённым глазом, либо по результатам медицинских обследований. А заусеницы и зазубрины характера — качества, хорошо умеющие играть в прятки. Их тоже можно попытаться вытащить на свет, но разложить по полочкам и повесить бирки не удастся, слишком хитра и изворотлива внутренняя природа людей. Главная же причина её могущества кроется в трусости. Нашей. Человеческой.