Богдан Сушинский - АНТАРКТИДА:Четвертый рейх

Фюрер подался вслед за ним, однако Принц Шамбалы уже закрыл за собой дверь. Вождь рейха выбежал в приемную, пронесся через Мраморный зал и, увидев в конце просторного фойе беззаботно беседовавших Раттенхубера и Рудольфа Гесса, прокричал:

– Где он?!

– Кто? – удивленно спросил Гесс.

– Не задавайте мне дурацкие вопросы! – заорал Гитлер. – Вы, Раттенхубер, знаете, о ком я! Он только что должен был выйти из Мраморного зала. Другого выхода здесь нет.

– Из зала никто не выходил, мой фюрер, – заикаясь, ибо он всегда начинал слегка заикаться, когда слышал крик фюрера, проговорил начальник личной охраны.

– Но этого не может быть! Вы для чего стоите здесь, штурм-баннфюрер?! Зачем мне нужна такая личная охрана?!

– Но здесь действительно никого не было, мой фюрер. Господин Гесс может это подтвердить. Как и охрана у входа.

Фюрер почти вплотную приблизился к Раттенхуберу, взглянул ему в глаза, затем перевел взгляд на широкую, устланную коричневым, с черными орнаментальными свастиками, ковром, и, не веря ни Раттенхуберу с Гессом, ни тем более самому себе, молча, обессиленно опустив плечи, побрел к Мраморному залу.

Январь 1939 года.

Антарктика.

Борт германского авианосца «Швабенланд».

Фрегаттен-капитан фон Готт и сам поднялся на мостик лишь незадолго до появления там командира корабля. Его ночная вахта неожиданно была прервана докладом дежурного радиста: «Вам шифрограмма из штаба Гиммлера! Лично. И совершенно секретно».

«Мне или командиру корабля?» – уточнил по внутренней связи барон.

«Лично вам! – последовал четкий ответ. – Под грифом, обозначающим "без права оглашения"».

«То есть?.,» – впервые сталкивался с подобным грифом Полярный Барон, у которого не было опыта службы в военном флоте «времен фюрера».

В последние годы он вообще был далек от военно-морских реалий. Сначала были разведывательная школа абвера и «деликатная миссия» в Аргентине и Чили, где в это время между Германией и США разгоралась «подковерная» борьба за влияние на местные режимы; затем последовала учеба, с одновременной работой в должности специалиста по латиноамериканским странам, в секретной диверсионной Школе «морских дьяволов» в Италии; и, наконец, постижение наук на секретных международных «Фридентальских курсах» руководителей диверсионных групп и повстанческих движений, с некоторых пор опекаемых самим Отто Скорцени.

Так что все это: и возведение в высокий морской чин, и назначение на «Швабенланд», – произошло как-то слишком уж неожиданно, как происходит только по воле Господа… или фюрера. Что почти одно и то же. И то, что он направлялся сейчас в сторону Антарктиды, а не в сторону Канадского или Русского Заполярья, в его восприятии тоже было чистой случайностью. Но это – в его личном восприятии. На самом же деле Полярный Барон прекрасно понимал, что его готовят к какой-то особой длительной миссии. И вряд ли она ограничивалась обязанностями помощника командира и начальника службы безопасности авианосца «Швабенланд».

«То есть вы не имеете права сообщать о содержании шифрограммы никому, – просвещал его тем временем дежурный радист, – включая командира корабля».

«Вот как?! – почти ритуально поскреб ногтями свой заросший подбородок Теодор фон Готт. – Значит, вы считаете, что мир все еще у наших ног?»

О том что «Мир все еще у наших ног» – тоже почти ритуальная поговорка фрегаттен-капитана, радист не знал. Да ему и не положено было знать это. Зато он знал о кое-чем ином, в данной ситуации более важном, а посему напомнил:

«Шифр, господин фрегаттен-капитан, – в вашей каюте, в персональном сейфе»

Вернувшись к себе в каюту, фон Готт вскрыл сейф и, воспользовавшись шифром, прочел радиограмму, текст которой хоть как-то проливал свет на истинную цель его очередных полярных блужданий: «Задание определит Консул. Подготовьте Кассандру. Ветер из Анд. В запасе трое суток».

Под кличкой Кассандра выступала давно и хорошо известная ему диверсантка Норманния фон Криффер, которая в эти минуты наслаждалась предутренним девичьим сном в каюте ученых дам, расположенной палубой ниже. То, что задание им нужно будет выполнять вдвоем с Кассандрой, – тоже было ясно, иначе она бы не оказалась вместе с ним на борту «Шва-бенланда». Как нетрудно было догадаться, что «ветер из Анд» предвещал, переброску в Латинскую Америку до которой отсюда, из Антарктики, в общем-то рукой подать.

Так что единственное, что Полярного Барона по-настоящему интриговало сейчас, – это появление загадочного Консула, которому и велено определить цель его «неофициального визита» в Анды. Откуда этот Консул должен был появиться? Из недр Антарктиды, что ли? Или, может быть, во время всего месячного плавания он прохаживался палубами «Швабенланда», ожидая условного сигнала в виде такой же шифрограммы, только врученной лично ему?

Задаваться вопросами по поводу того, почему задание не было определено еще до выхода в море; почему в Германии не названа была хотя бы страна «неофициального визита» и почему его как разведчика лишили возможности освежить в памяти язык да приглушенные временем и конспирацией связи, – теперь уже бессмысленно. Но и единственным оправданием штабистов Гиммлера оставалась разве что исключительная секретность задания, да зависимость его от готовности и воли таинственного Консула.

Едва он покончил со своими диверсантскими умозаключениями, как в каюту постучали, и на пороге восстала графиня Норманния фон Криффер.

– Кажется, вы хотели поговорить со мной, барон? По-моему, вы оч-чень этого хотели.

Несколько секунд Норманния все же дала ему, чтобы он мог обрести дар речи и промямлить что-то более или менее членораздельное:

– В общем-то… Но теперь уже – да.

– Нет, чтобы, ответить холодной нормандке со всей пылкостью своей баварской страсти!

Готт грустно улыбнулся. В свое время он и в самом деле каждое появление этой женщины пытался встречать «со всей пылкостью своей баварской страсти». Вот только Норманния неизменно отвечала непреклонностью «холодной нормандки». И так было множество раз.

Она, конечно же, была влюблена: она отважна следовала за ним в вечерние пивные и храбро вступалась за него всякий раз, когда после очередной кабачной потасовки Барон-Дровосек оказывался в полицейском участке. Но как только дело доходило до постели, тут же твердо напоминала, что она, графиня фон Криффер, видит себя только «женщиной у домашнего очага, и ни в коем случае – подругой у костра бродяги»,

И трудно было понять: то ли она нежно намекала на то, что в постели с ним окажется только после венчания, то ли пыталась сразить грубым намеком на его хроническую бедность и столь же хроническую бездомность. Единственным «сексуальным» достоинством Норманнии была то, что она никогда не устраивала ему сцен ревности. Его половую связь с любой из женщин она называла обезьяньей страстью, и относилась к ней с той же долей пренебрежительной терпимости, что и ко всякой иной «животной потребности» мужчины.